Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»
Маргарет незаметно кивнула мне головой, указав на гнущиеся под ветром бом-брам-реи, но тут же была поймана на месте преступления старшим помощником, который закричал:
– Пусть потащат они то, чего не в состоянии везти!
Через час я поймал Тома Спинка, только что освободившегося от штурвала и совсем слабого от усталости.
– Ну, а что вы теперь думаете о плотнике и его мешке с заговоренными ветрами? – спросил я.
– Да разрази меня Бог! – последовал ответ. – Он, должно быть, и помощника заговорил.
К пяти часам пополудни мы сделали триста четырнадцать миль, начиная с пяти часов вчерашнего дня, что составило на две мили больше средней скорости в тринадцать узлов за последние двадцать четыре часа.
– А теперь, мистер Патгёрст, возьмем капитана Броуна с маленького «Вампира», – мистер Пайк улыбнулся мне, потому что такое плавание привело его в хорошее настроение. – Он никогда до самой последней минуты не убирал парусов, точно ждал того, пока сорванные паруса не упадут ему на голову. А когда шквал доходил уже до последней степени ярости и мы шли с наполовину убавленными парусами, капитан Броун обычно отправлялся вздремнуть и говорил нам: «Позовите меня, когда успокоится». Да, никогда не забуду той ночи, когда я разбудил его и сказал, что все на палубе поплыло, что две наши шлюпки снесло и разбило в щепки об угол каюты. «Очень хорошо, мистер Пайк, – говорит он, закрывая глаза и поворачиваясь на другой бок, чтобы снова заснуть. – Очень хорошо, мистер Пайк, идите наверх и посмотрите там». – «Есть, сэр», – говорю я. – «Кликните меня, когда брашпиль захочет идти в обратную сторону». Это было все, что он сказал, его подлинные слова, и через минуту, будь я проклят, он уже храпел.
Теперь полночь. Чуть ли не втиснувшись в койку, не имея возможности уснуть, я пишу эти строки, а обломки карандаша разлетаются во все стороны. И больше я не буду писать – клянусь! – до тех пор, пока шторм не прекратится или же пока мы не будем заброшены в царство теней.
Глава XLI
Прошли дни, и я нарушил свою клятву: вот я снова пишу, а «Эльсинора», раскачиваемая во все стороны, по-прежнему несется по великолепному, мрачному, дымчатому морю. Но у меня имеются две причины для нарушения данного слова. Первая, менее значительная, причина заключается в том, что сегодня утром мы видели настоящий рассвет. Седина моря отразила синеву разных оттенков, а громады туч были розово залиты настоящими лучами солнца.
Вторая, главная причина заключается в том, что мы обогнули мыс Горн! Мы находимся в Тихом Океане к северу от пятидесятой параллели, на долготе 80°49’, причем Мыс Пиллар и Магелланов Пролив лежат уже юго-восточнее нас, а мы идем на северо-северо-запад. Мы обогнули мыс Горн! Глубокое значение этого может постигнуть лишь тот, кто в свое время пробивался мимо него с востока на запад. Пусть дует высоко, пусть дует совсем низко, теперь уже не может случиться ничего такого, что стало бы нам поперек дороги. Ни единого корабля на пятидесятой параллели северной широты не относило ветром назад. Начиная с этого момента нам предстоит уже спокойное плавание, и Сиэтл вдруг уже кажется совсем близким.
Вся наша корабельная компания, за исключением Маргарет, буквально ожила. Она спокойна и немного печальна, хотя ей не свойственно поддаваться горю. В ее здоровой житейской философии Бог неизменно на небесах. Сейчас она стала более покорной, и мягкой, и нежной. Она ждет от меня знаков внимания, проявления нежности. Несмотря на все, она – настоящая женщина. Она нуждается в поддержке сильного мужчины, и я льщу себя надеждой, что в настоящее время я – мужчина в десять раз сильнее, чем был в начале этого путешествия. Потому что сейчас, когда я послал к черту книги и начал гордиться собственной мужественностью человека, любящего женщину и любимого ею, я – в тысячу раз более человечный мужчина, чем когда бы то ни было.
Но возвращаюсь к нашей корабельной компании. Тот факт, что мы обогнули мыс Горн, хорошая погода, которая с каждым днем становится все лучше да лучше, освобождение от каторжной работы, риска и опасности, близость тропиков и чудесных юго-восточных течений, – все эти факторы способствуют новому приливу бодрости у наших людей. Температура воздуха до того поднялась, что матросы уже начали сбрасывать с себя лишнюю одежду и не обматывают больше мешками свои морские сапоги. Вчера вечером, во время второй вахты, я услышал, как кто-то из них пел.
Буфетчик уже больше не носит огромного ножа-секача и до того повеселел, что даже принимает участие в возне с Поссумом. Вада теперь уже не ходит с унылым выражением лица, а оксфордский акцент Луи стал еще сладкозвучнее. Муллиган Джекобс и Энди Фэй остались такими же ядовитыми скорпионами, что и прежде. Трое «висельников» вместе со своей шайкой снова укрепили тиранию на баке и по-прежнему колотят там всех слабых и хилых. Чарльз Дэвис окончательно отказывается умирать, хотя то, как он выжил в этой сырой и промерзшей железной каюте в течение всех этих недель, что мы огибали мыс Горн, вызвало удивление даже в мистере Пайке, у которого имеются самые точные сведения относительно того, что может и чего не может вынести человек.
Как бы Ницше с его бессмертным припевом «Будь тверд! Будь тверд!» восхищался мистером Пайком!
Ах, да, у Ларри вырвали зуб. Промучившись несколько дней от зубной боли, он после того пришел к первому помощнику за советом и лечением. Тот отказался «обезьянничать» с «новоизобретенными» щипцами из аптечки на судне. Он по доброму старому обычаю обратился к содействию десятипенсового гвоздя и молотка: так он был воспитан! Я ручаюсь за свои слова. Я лично видел, как все это было проделано. Один удар молотка – и зуба как не бывало, а Ларри запрыгал, держась рукой за челюсть. Удивляюсь, как она осталась цела. Но мистер Пайк клянется, что таким способом он удалил уже сотни зубов и еще ни разу не сломал пациенту челюстей. Точно так же он клянется, что однажды плавал с одним шкипером, который брился еженедельно по воскресеньям утром и никогда не прикасался к лицу бритвой или вообще чем-либо острым. Этот шкипер, по словам мистера Пайка, использовал зажженную свечу и мокрое полотенце. Вот и еще один кандидат в число бессмертных, которых воспевает Ницше!
Что же касается самого мистера Пайка, то он теперь самый веселый, самый жизнерадостный человек на борту. Гонка, которой он подверг «Эльсинору», явилась для него жизненным эликсиром. Он все еще потирает руки и неизменно смеется при воспоминании о ней.
– Ха! – говорит он мне о команде. – Я дал им почувствовать вкус настоящего, старинного плавания. Они уж никогда не забудут этого урока, по крайней мере, те, кому не придется привязать к ногам мешок угля и выбросить за борт прежде, чем мы войдем в порт.
