Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества
Приходилось снова и снова объяснять, что они, принимая участие в захвате и грабеже кораблей, сами поставили себя вне закона, став лёгкой добычей для каждого, и теперь все пути назад отрезаны, что бы они себе ни думали и ни мечтали. Я разглагольствовал перед ними с утра до вечера, и, в конце концов, мне удалось поднять им настроение. Мы совершили несколько набегов на прибрежные селения, поохотились, набрали фруктов и нашли воду. Рома, правда, не было. Да оно и к лучшему. Наоборот, в бою трезвые моряки проявляли даже больше мужества.
Только и мужество не помогло, когда в одно прекрасное утро, на рассвете, мы оказались в нескольких кабельтовых от двухмачтового судна, глядя прямо в жерла двенадцати пушек, уже готовых дать залп.
— Все наверх! — закричал рулевой. — К бою готовсь!
Я выскочил первым и сразу понял, что об обороне нечего и думать. Не успел я отрезать трос и спустить флаг, как в тот же миг двухмачтовик дал бортовой залп. Прицел был высок, и когда пороховой дым рассеялся, наши паруса стали рванью, а грот-мачта повисла на вантах над поручнями. Но только флаг мы спустили не перед испанцами, а перед пиратами, ибо у них на корме развевался Весёлый Роджер. На борту «Дядюшки Луи» началось ликование, раздались крики «ура», ведь все уже думали, что вот и конец их короткому жизненному пути.
И вскоре маленькая палуба «Дядюшки Луи» кишела хохочущими пьяными пиратами. Один из них, по имени Пью, плохо стоявший на ногах, скользкий как угорь, с лживыми глазами (что он даже и не пытался скрывать), этот самый Пью приказал Девалю как капитану и мне как квартирмейстеру отправиться к ним на корабль.
— Капитан желает поговорить с вами, — сказал он и расхохотался так грубо и злобно, что Деваль задёргался.
Деваль припомнил, конечно, всякие истории, вроде байки о Кровавом Олонне, который вырвал сердце у одного из пленников и стал его жевать, чтобы заставить остальных раскрыть секрет, где они прячут своё серебро и пиастры.
Но мы зря беспокоились. Это Пью, верный своей манере, постарался внушить нам страх. Таков уж он был. Даже те, кто пугался, презирали его. Но перед теми, кто посылал его к чёрту, куда ему и была дорога, он пресмыкался. Остаётся только удивляться, какие разные бывают люди, говорю я. Но человек — Божья тварь, а Бога уж во всяком случае не упрекнёшь в недостатке изобретательности.
Зато не по воле ли рока капитан, стоявший перед нами на юте «Каприза», капитан, чуть не отправивший нас на дно морское, был не кто иной, как Эдвард Ингленд собственной персоной, непоследовательный, смущённый, честный и добросердечный Ингленд?
27
Итак, вы, господин Дефо, видите, что я приступил к делу, я не из тех, кто забывает свои обещания, особенно если обещания даются человеку, которому на них наплевать. Ибо я заметил, что между людьми, на которых можно положиться, не нужны никакие обещания. Я же себя к ним не отношу, да и кто захочет поймать меня на слове, кроме самого Долговязого Джона Сильвера?
Но с вами по крайней мере можно было побеседовать. Как-то раз я напрямик спросил вас, верите ли вы моим словам об Эдварде Ингленде и других, собираетесь ли вы придерживаться правды в своём сочинении про пиратов.
— Придерживаться правды! — воскликнули вы, наклонившись над столом. — Ну конечно, чёрт возьми, книга будет правдивой, со всеми документами и справками, которые я собрал. Но вообще-то не всё ли равно, правдивы мои слова или нет, если им не поверят? Ведь именно поэтому пишутся все эти предисловия, где говорится о том, как в книге всё правдиво описано. Робинзону Крузо не нужны предисловия. Он крепко стоит на ногах, и ему верят такому, каким он изображён. А возьмите то, что я уже раскопал о Робертсе, Дэвисе и Лоу! Что это такое? Просто жалкие обрывки, клочки, вырванные из их грешной постыдной жизни. Нет, Робертс, Дэвис и Лоу не стоят крепко на ногах. Но вы ещё увидите!
— Увижу что?
Глядя исподлобья, вы так засмеялись, что парик подпрыгнул. Молокосос, занятый мальчишескими проказами, вот кем вы были в тот момент!
— Знаете, что я сделал? — сказали вы приглушённым голосом, как бы раскрывая ещё одну из ваших тайн. — Я написал длинную главу о жизни капитана Миссона!
— А кто этот чёртов Миссон? — спросил я.
Я никогда о нём не слышал, хотя это странно, ибо я очень долго варился в этом котле и слышал почти обо всех.
— Как вы могли слышать о Миссоне? — сказали вы с самодовольной улыбкой. — Ведь его не существует.
— Не существует?
— Нет. Я его выдумал от начала до конца.
— Выдумали? Разве вам недостаточно действительно существующих?
— Вы правы. В моём списке тридцать четыре капитана, чего хватит страниц на шестьсот, не меньше. Но разве вы не понимаете? Вот увидите, капитан Миссон — один из тех, кто войдёт в историю! Как Робинзон Крузо! Именно Миссон будет вдохновлять писателей, его будут цитировать в серьёзных книгах! Ну, что вы скажете?
— Видите ли, — продолжали вы, не дожидаясь моего ответа, — я заметил, что у вас, пиратов, есть много хорошего, вы наверняка не думали услышать это от меня, но это правда. Вы не гнётесь перед начальством, вы пьёте свободу до дна, вы возмущаетесь, когда обижают слабого, да ещё вы превыше всего ставите справедливость, по любому вопросу вы голосуете и даёте возможность каждому высказать своё мнение. Вы не делите членов команды в зависимости от расы или религии. Во всём этом много положительного, и нашим правителям не мешало бы у вас поучиться, если бы они осмелились, ибо власть — это ведь то, что больше всего вас возмущает, а господ там наверху, конечно же, это не устраивает.
И вы развели руками, как бы извиняясь.
— Не обижайтесь, но любой пират, будь то капитан или матрос, губит все свои благие намерения из-за жестокости, жажды наживы и постыдного образа жизни.
— Этим они и живут, — оборвал я его.
— Я прекрасно знаю! — ответили вы нетерпеливо. — Однако я не могу подчёркивать только хорошее. Получится так, будто плохое я прощаю. А плохое, мистер Лонг, если вы позволите мне сказать, невозможно уравновесить ничем. Вот почему я выдумал капитана Миссона, пирата, обладающего всеми вашими хорошими качествами и не обременённого жестокими или постыдными поступками. Вот что я сделал.
— Ну и ну, тысяча чертей! — искренне восхитился я.
— Не правда ли, — отозвались вы.
— Я не удивляюсь, что вас поставили к позорному столбу.
— Оно того стоило — был категорический ответ. — Раз мерилом жизни пирата является виселица, то мерило жизни писателя — позорный столб. Если, конечно, писатель чего-то стоит.
Тут вы, возможно, и правы. Но, несмотря на ваши бесконечные расспросы, вы так и не поняли, что же заставляло всех этих искателей приключений жить под страхом виселицы.
