Петр Северов - Морские были
Начальник задавал вопросы медленно, равнодушно.
Головнин назвал свою фамилию, имя, отчество, год рождения, имя и отчество отца, матери, чин, звание, место рождения, где учился и служил… Но эти расспросы были настолько пустыми, что он сказал начальнику напрямик:
— Нельзя ли, уважаемый, поближе к делу?
Выслушав переводчика, японцы засмеялись. А губернатор бесстрастным, скучным голосом повторил:
— Итак, имя, отчество, фамилия, место и год рождения?
Допрос являлся формой моральной пытки, рассчитанной на длительное психическое напряжение пленного. Несколько часов подряд Головнин, Хлебников и Мур отвечали на одни и те же, лишь видоизменённые вопросы, вспоминая, в каком именно часу «Диана» прибыла в Капштадт, когда проходила экватор, какие погоды встретили её у Камчатки, сколько осталось в запасе провизии и воды.
Такие допросы повторялись очень часто. В тюрьме японцы тщательно следили за поведением заключённых. Больше всего удивлялись они их капитану. Этот человек нашёл себе странное развлечение: он вязал узелки. Осторожно вытаскивал из манжета или из нашейного платка нитку, ссучивал её в ладони и завязывал узелок. Этих ниток с узелками у него уже было много. Сосредоточенный, он подолгу сидел неподвижно, внимательно рассматривая узелки; губы его шевелились, он улыбался или мрачнел…
Никто не знал, что с помощью этих узелков Головнин вёл свой дневник. Каждая нить и количество узелков означали определённое событие. В бумаге и чернилах капитану отказали, и он придумал необычное «письмо», которое читал свободно.
Однажды за таким «чтением» его застал тюремный начальник.
— Оставьте свои забавы, капитан, — это ведёт к помешательству, — молвил он строго. — Сейчас я вам покажу кое-что более интересное…
Четыре японца внесли в коридор какой-то громоздкий предмет и поставили на пол. Головнин присмотрелся и бросился к решетке. Да, он не ошибся. Это был его сундук, оставленный на «Диане». Значит, корабль или захвачен японцами или разбился на скалах? Более страшной вести для капитана и быть не могло.
Он медленно отступил от решётчатой двери и, обессиленный опустился на койку. Японец смотрел с насмешливой улыбкой:
— Что? Узнаете, капитан?..
Головнин скрипнул зубами:
— Узнал… Вы — мастера пыток… В этом вам нельзя отказать.
Вскоре после этого старший тюремный чиновник объявил:
— Собираться в дорогу! Пленных приказано отправить в Мацмай.
И снова прочные петли легли на плечи и обвили грудь. За каждым пленником снова встали по два караульных. Город Хакодате, с его бесчисленными лавчонками, с игрушечными домиками, с толпами зевак на узких изогнутых улицах, с рыбачьими кораблями на близком рейде через два часа скрыла безлесная кремнистая гора…
В Мацмае мало что изменилось в условиях жизни моряков. Японский начальник в Мацмае оказался чином выше прежнего, хакодатского; замок его был богаче, прислуга многочисленней. Но верёвочные петли на теле пленников остались все те же. Так же, как в Хакодате, пленников поместили в отдельную, специально для них построенную тюрьму. И даже вопросы, которые задавал им начальник, были не новые: большой ли Петербург, сколько в нем военных казарм, сколько в каждой казарме окон…
Через некоторое время старший помощник губернатора выехал со всеми материалами следствия в столицу для окончательного решения вопроса о пленных.
Наступила и прошла зима, близилась уже весна, а в положении пленных ничего не менялось, только кормить их стали ещё хуже.
Иногда, по просьбе капитана, Алексей спрашивал караульных солдат о новостях. Ответ был всегда один и тот же:
— Плохие дела ваши, очень плохие! Если бы они были хорошие, столица ответила бы уже давно.
— Остаётся единственное, — говорил капитан Хлебникову, — бежать. Следовало попытать счастья ещё в Хакодате. Но бежать мы сможем и отсюда, — берег не так-то далёк. С весной восточные ветры пригоняют сюда туманы. Дождёмся такого ветра — и в путь. Я не вижу другого выхода…
— Я согласен, Василий Михайлович, хотя бы этой ночью, — откликался Хлебников без колебаний. — Однако следует со всеми нашими условиться. Матросы Макаров и Шкаев прямо настаивают — мол, скорее! А вот Васильев и Симанов почему-то молчат… Одно отвечают: «Как господин Мур скажет»… Почему это Мур и с какого времени стал для них старшим? И ещё не знаю, как быть с Алексеем. Разве открыть ему, что начинаем готовиться? А вдруг донесёт?..
— Сначала мы договоримся между собою, — решил Головнин. — Алексею можем сказать в самые последние минуты. С Муром я сам поговорю.
Он встретился с мичманом при первой же прогулке в коридоре. Медленно шагая рядом к дальнему углу, капитан спросил насторожённо и тихо:
— Вы согласны, мичман, бежать?
Мур вытянул шею и удивлённо обернулся к Головнину.
— Изволите шутить, Василий Михайлович? Куда бежать? На верную гибель?
— Бежать к морю. Мы захватим рыбачье судно и, пользуясь туманом, уйдём к Татарскому берегу или в самый Охотск. Гибель, конечно, возможна, однако возможен счастливый исход…
Мур не ответил. Продолжая шагать рядом, он тихонько насвистывал какой-то мотив. Повидимому, он думал. Головнин тёрпеливо ждал. Резко остановившись, вскинув своё нежное лицо, мичман проговорил насмешливо и как бы поучая:
— Хорошо для романа приключений… Оставьте эти наивные мечтания, капитан.
— С какого времени, мичман, вы стали позволять себе этот тон?..
Мур усмехнулся, показав белые ровные зубы.
— Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, — кстати, по вашей вине, — в плену, вы перестали быть капитаном?
— Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой…
— Я тоже очень сожалею о том часе! — воскликнул Мур. — Если бы я только мог подумать… Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдёт. Это — во-первых…
— Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан… Это — русские моряки.
Мичман капризно поморщился.
— Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.
— И на этом основании, — глухо спросил Головнин, — вы больше не считаете себя… офицером русского флота?
Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашёл.
— Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой…
На этом и окончился их разговор.
Молодой японец по имени Тёске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель — сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Тёске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.
