Петр Северов - Морские были
— Этот залив не имеет названия, — молвил Рикорд. — Теперь он получит имя… «Залив Измены»…
И, облокотясь на перила мостика, он крупно написал на карте эти два слова.
Шлюп медленно, словно нехотя, одевался парусами.
Связать человека так, чтобы он не мог пошевелиться, чтобы малейшее движение вызывало мучительную боль, а при попытке бежать петля, наброшенная на шею, немедленно захлестнулась, — у японцев считалось искусством.
Пленные стояли на коленях, и солдаты ловко соединяли петли на груди и вокруг шеи, стягивая локти за спиной так, что они соприкасались, тонким шнуром оплетали кисти рук.
Потом они стали вязать пленникам ноги.
Работали солдаты молча, неторопливо. Пленные тоже молчали, только мичман Мур негромко плакал и стонал.
Когда все пленные были связаны, солдаты приступили к обыску. Они не упустили ни одной мелочи. Даже иголки, мелкие монеты, запасные пуговицы — все перекочевало в их карманы.
Заметно утомлённые, японцы сели в кружок и так же молча закурили свои длинные бамбуковые трубки.
— Они решили повесить нас на берегу, — прохрипел Хлебников, слизывая с губ кровавую пену. — Я не виню вас нисколько, Василий Михайлович, вы не подумайте плохого… Я знаю вас не первый месяц и год, — вы были всегда человеком сердечным и справедливым…
— Но я доверился их слову! — тихо ответил Головнин. — Слову изменников… И вы теперь страдаете из-за меня и жизнью платитесь, друзья мои… Я не боюсь смерти, нисколько не страшусь, но помнить, все время помнить о том, что я виноват и в страданиях ваших и в гибели — вот самая страшная пытка…
Михайло Шкаев, бывалый удалой матрос, с трудом повернул к Головнину лицо.
— Не те слова, капитан, совсем не те… Разве мы не общее дело делали? Или мы для веселья прибыли в треклятую эту дыру? А виновные — вот они, перед нами, отступники от слова…
Матрос Григорий Васильев сказал:
— Мы с вами до конца, капитан… И не о чем жалеть. Мы все равны и перед долгом, и перед смертью.
Солдаты встали, о чем-то пошептались в уголке, затем возвратились к морякам и ослабили петли, наложенные повыше колен.
Старший солдат кивнул Головнину на выход, и капитан первым вышел из палатки. Каждого пленного сопровождали двое японцев: один держал в руке конец верёвки, другой, шагая рядом, держал на изготовку ружьё… За воротами крепости старший солдат указал на узкую извилистую тропу, уходившую в горы. Пленные взошли на вершину холма. Головнин остановился и, взглянув на гавань, вскрикнул. Далеко на рейде, одетая белыми парусами, медленно плыла «Диана».
Хлебников тоже увидел судно. Плечи матроса поникли и затряслись.
— Василий Михайлович… Капитан!.. В последний раз мы видим родную «Диану»!..
Головнин покачнулся, слезы застилали его глаза, но он твёрдо сказал:
— Ты знаешь, что говоришь?! Мы не умерли, — мы ещё живы!..
Он с силой рванул верёвку; кровь брызнула из рассечённой кожи на кистях рук.
Шкаев скрипнул зубами:
— Эх, только бы товарищи рассчитались за нас!..
Капитан выпрямился, вскинул голову.
— О чем ты говоришь, Михаило?! Чтобы товарищи высадились на берег?.. Пуще смерти боюсь я безрассудной попытки выручить нас или мстить… Ведь они погибнут до последнего человека! Их — малая горстка, а видел, сколько в крепости солдат? Высадка — это гибель, и не только десанта — корабля. У Рикорда, я думаю, хватит расчёта и хладнокровия, чтобы не сделать этой непоправимой ошибки.
Конвойный что-то крикнул и толкнул Головнина прикладом, другой натянул верёвку, показывая на тропу. Едва передвигая ноги, Головнин сделал несколько шагов. Он снова хотел обернуться, но конвойный дёрнул верёвку, и петли обожгли тело. Пошатываясь, Головнин отступил с тропы.
С рейда донёсся залп. Как хорошо был знаком капитану гром этих пушек!.. Значит, Рикорд повёл моряков в атаку.
Дальние угрюмые горы вдруг сдвинулись с мест и, как огромные волны, поплыли перед затуманенными глазами капитана. Хлебников пытался поддержать его, подставить плечо, но опоздал. Захлёбываясь кровью, хлынувшей из горла, с почерневшим лицом, Головнин рухнул на тропинку.
С рейда снова донёсся залп. Это был прощальный салют «Дианы».
Пленников вели на юг. Некоторое время они в сопровождении конвойных плыли в лодках по рекам, а затем, окружённые солдатами, шли каменными осыпями перевалов, зелёными долинами, усыпанной галькой приморской полосой.
Уже окончился июль и начался август. А они все шли.
Конвойные не снимали верёвок. Раны на руках пленных гноились. В селениях, где останавливались на ночлег, конвойные обвязывали раны тряпьём и снова стягивали петли.
И все же на бесконечной этой дороге у пленников были и светлые минуты. В селениях и рабочих посёлках, в разбросанных на побережье городках моряков окружали толпы простых людей… Эти люди давали пленным воду, табак, сушёную рыбу, зелень, рис… И трогала моряков эта сердечная человеческая доброта.
Восьмого августа пленники приблизились к городу Хакодате. Власти этого города уже успели изобразить пленение русских моряков как великий подвиг японского оружия. Люди вышли навстречу, чтобы посмотреть на пленных.
Удивлённым молчанием встречала все нараставшая толпа семерых измождённых, измученных путников, в облике которых не было ни свирепости, ни злобы, ни готовности броситься на любого из японцев. Это были рослые, видно сильные люди, очень спокойные, равнодушно смотревшие вокруг.
Расталкивая толпу, солдаты повели пленников к тюрьме.
Сухощавый, с тусклыми безразличными глазами, с надменными складками по углам губ, начальник города неподвижно сидел на полу на возвышении, глядя в какую-то точку перед собой. Два секретаря его, в чёрных халатах, с кинжалами за поясами, сидели несколько позади. Места по обе руки начальника заняли два его помощника. Были здесь и телохранители, за все время встречи ни разу не подавшие голоса. С левой стороны у каждого из них лежали большие обнажённые сабли.
Пленных ввели и поставили перед начальником в два ряда: впереди — капитана и офицеров, позади — матросов. Переводчиков, — Алексея и пожилого курила, с японской стороны, — усадили в стороне. Секретари поспешно придвинули к себе чернильницы.
Начальник задавал вопросы медленно, равнодушно.
Головнин назвал свою фамилию, имя, отчество, год рождения, имя и отчество отца, матери, чин, звание, место рождения, где учился и служил… Но эти расспросы были настолько пустыми, что он сказал начальнику напрямик:
— Нельзя ли, уважаемый, поближе к делу?
