Запас прочности - Леонид Сергеевич Соболев
— Ну-ка давай отсюда! — заорал он на Корнеева. — Приказов не слушаешь! Товарищ лейтенант, возьмите-ка…
Ломик был горячий.
Воду не подавали еще с полчаса. К тому времени температура стабилизировалась и больше не поднималась. Но дальше уже было и некуда. Плитка шоколада, которую мичман оставил на потолочном бимсе, струйкой стекла вниз. Видя, что Корнеев сейчас свалится на горячие пайолы, мичман притащил матрац и положил его под неработающим душем. Корнеев встал на четвереньки, а потом неловко упал на бок. Виктор старался не смотреть на него — сейчас они должны были попадать все.
Когда из душа брызнула вода, Корнеев вздрогнул и приподнялся — наверно, сначала там был почти кипяток. Потом он упал снова. Матросы, качаясь, ползли из углов и трюмов отсека. Напор в душ дали очень сильный, и вода прямо секла.
Запищал «фрегат»:
— Открыть клинкеты вентиляции по снятию давления в лодке.
Только тут Виктор понял, что все останутся живы…
И шли дальше дни похода. Они были будто бы такие же, и все же они были уже совсем другими. Командир БЧ-5 говорил теперь Виктору не «как там в турбинном», а «как там у тебя» — и была в этом громадная разница.
— Ну, как моряки держались? — спросил БЧ-5 у Виктора, когда тот сменился со смены. — Паники не было?
Виктор ответил, что все нормально. Корнеева уже отпоили, он отдышался и лежал в кормовом отсеке в обнимку с очень холодной торпедой. Виктор вдруг понял, что жизнь впервые испытала его. И что он, кажется, выдержал. Ощущение это было замечательное, но о нем никому не хотелось рассказывать. Даже Тане.
— Послушай, — сказал БЧ-5. — У тебя голос изменился. Ты это знаешь?
Виктор не стал спрашивать, что имеет в виду БЧ, хотя ему казалось, что сейчас он услышит что-то такое, чего не забудет всю жизнь. И капитан третьего ранга Поленов стоял рядом и улыбался. С ним все же можно было служить, и не такие уж они были сухари, как Виктору казалось сначала, — просто они не давали ему раньше права на монологи. Это как в фильме: ты покажи, как ты стреляешь, как бросаешь лассо, что у тебя за девушка, а потом уже произноси слова — иначе от твоих слов зрителю станет скучно. Виктор не понимал этого и, появившись на лодке, сразу пытался говорить. А слова его еще ничего не весили.
Теперь ему все больше нравился на лодке народ. Чего, казалось бы, веселиться, когда второй месяц под водой, но вот он шел в кают-компанию, а помощник, который в это время нес вахту в центральном, обязательно хватал его своей ручищей за пуговицу:
— Ты чего, турбина, молчишь, когда мимо идешь? От же человечишка сердитый! А я знаю, почему ты не говоришь, — у тебя лист лавровый во рту. Накурился, а теперь запах давишь? Скажешь, нет?
И помощник хохотал, а Виктор невольно раскрывал рот.
С ними вместе смеялся и командир. Он всегда с ними вместе смеялся и как-то, смеясь же, вдруг шагнул к боцману, взял ручку горизонтальных рулей и дал лодке двенадцать градусов дифферента на нос. То, что при этом стала делать лодка, называется «проваливаться».
— Боевая тревога, — сказал командир, продолжая смеяться.
Виктор метнулся к себе в корму. Бежал куда-то вверх, хвост был задран. По лодке стонали ревуны, грохотали под ногами настилы, мелькали спецовки матросов. Лодка проваливалась. У их командира это называлось «легкой импровизацией».
В конце автономки командир приказал Виктору готовиться к сдаче экзаменов на следующую должность. Виктор думал возразить — до повышения, он знал, было в лучшем случае года три.
— Маршальский жезл должен быть в ранце, а не дома, — сказал командир.
— Но я…
— Разговоры! Сдадите эти экзамены — будете сдавать на командира БЧ-5. И так — всю жизнь. Поняли?
Виктор не стал обещать командиру, что сдаст зачеты через месяц…
И опять, когда пришли на плавбазу, уже с другими инструкциями Виктор лазил по лодке. Он уставал, опять мало бывал дома, но настроение уже было не тем. Лодка стала его кораблем. Турбинный отсек работал, авралил и засыпал по команде лейтенанта Макарова. Командовать стало его дыханием. Не кричать, не приказывать, а внутренне руководить. Иногда он ощущал, что нужны не только слова, но даже молчаливое присутствие. Нужно, чтобы моряки знали, что у них есть командир. И защитник.
Виктор не доложил тогда никому о том, что Корнеев струсил. Несколько раз после этого он ловил полуиспуганный, полувопросительный взгляд матроса, а малоподвижное лицо Корнеева неуверенно улыбалось.
На второй или на третий день после прихода на базу Корнеев попросился в городок. Когда через час или через два Виктор шел по шоссе, Корнеев ждал его у одного из поворотов.
— Товарищ лейтенант, — сказал он и покраснел, как тогда в отсеке. — Вот я набрал тут… Возьмите.
Это были цветы, желтые, пахучие цветы тундры.
— Это не вам. Это жене вашей, — сказал Корнеев. — Сейчас их мало еще… Она обрадуется…
И, огромный, неуклюжий, он пошел обратно на плавбазу.
Виктор принес Тане цветы — сейчас они были очень кстати. В их отношениях близился тогда какой-то перевал. Они оба тянули вверх, тянули изо всех сил, но оба задыхались. Это действительно был «перевал», потому что потом стало легче… Но этого они еще не знали.
По извилистому шоссе троллейбус спускался к Ялте. Дорога была голубоватой от люминесцентных ламп.
— Татьяныч, — сказал Виктор. — Море. Смотри.
Она подняла голову с его плеча и улыбнулась в стекло.
— Да нет, — сказал Виктор. — С другой стороны. Вон там.
Курортное море лежало за огнями Ялты. У мола стояли теплоходы, и среди них один огромный, с многоэтажьем светящихся палуб, с приземистыми наклонными трубами, и хотя отсюда, с подъездного шоссе, не было слышно, но, наверно, по палубам теплохода гремела музыка, танцевали, что-то праздновали, иначе зачем бы тогда по палубам, мачтам и трубам блуждали лучи прожекторов и почему время от времени с палуб взлетали, отражаясь от притаившегося теплого моря, яркие, рассыпчатые огни ракет?
О ЛЮДЯХ МУЖЕСТВА И ОТВАГИ
В воспоминаниях маршала С. М. Буденного есть примечательные строки: «…Разговор вновь зашел о Конной армии, и я видел, с каким интересом слушал нас Владимир Ильич. Рассказывая о составе нашей армии, я упомянул, что в ее рядах есть и моряки, которые с палубы кораблей пересели на коней и
