Константин Нормаер - Хранитель историй (СИ)
Не мог вынести подобной чуши. Вся правда, заставлявшая Рика поступать так, а не иначе, улетучилась в одночасье. И хотя он до последнего верил, что с ним говорит именно Клер, в последний миг бледное девичье лицо изменилось, приняв знакомые грубые очертания мистера Сквидли. Тогда- то юноша понял, что опасность никуда не подевалась и лишь выжидает его ошибки.
Всю ночь Рик провел в молитвах. Оказавшись в западне, он ощущал незримое присутствие постороннего соглядатая: только что он мог с этим поделать.
Последняя беседа с отцом не внушила ему новых надежд, окончательно уничтожив старые. Призрак Лиджебая больше не говорил с ним о Клер, не рассуждал о спасении семьи, а лишь выдавал новые эпизоды для чертовой книги.
Представляя, как перед ним вырастают силуэты очередных жертв, Рик холодел, в отчаянье, отбрасывая перо в сторону. Но куда бы он не пытался спрятаться от своей жуткой повинности, книга в кожаном переплете с красной тесьмой и длинные гусиные перья, источающие смоляные чернила, возникали перед его взором.
Рик понимал, что сходит с ума. Только усталость ли была тому причиной… Юноша хотел верить именно в это.
Успокоившись, он, немного поразмыслив, наконец решил воспринимать все жизненные лишения, постепенно, также как в детстве усердно заучивал очередное правило отца.
Родной дом действительно превратился в живую крепость, из которой не существовало ни единого выхода. Путешествуя по пустым комнатам, юноша неоднократно предпринимал попытки подойти к окну и даже приоткрыть ставни, чтобы выглянуть на улицу. Дом позволял ему это сделать. Но как только Рик совершал резкое движение или умудрялся протиснуться между ставнями, деревянный организм сжимался, пресекая любую попытку к побегу. То же самое происходило с дверьми, дымоходом и подвалом. Доступ ограничивался моментально, зажимая юношу в крепкие тески неведомого стража, обладающего невероятным чутьем.
Также Рику позволялось путешествие в страну Сытых надежд, — так он обозвал свою крохотную кухню, которую давно покинул запах еды. И лишь хлебные крошки еще попадались ему во время долгой охоты в мире пустых кастрюль и покрытых пылью тарелок.
Но вскоре голод стал мучать не так сильно как угрызения совести. Открывая заново собственный дом, Рик словно одержимый пытался отыскать в нем присутствие сестры. Вещи, хранившие память о Клер улетучились без следа, оставив после себя лишь толстые круги паутины.
Размышлять Рику тоже позволяли, но гораздо осторожнее, чем передвигаться по дому. Неспешные мысли воспринимались спокойно. Но как только они касались Клер или, к примеру, опасений связанных с призрачным образом Сквидли, голова начинала наполняться тысячями игл и разрывалась на части от нестерпимой боли.
Выходило так, что мистер Лиджебай придумал для своего отпрыска более изысканные способы выполнения его неоспоримых постулатов. Теперь юноше было необязательно заучивать длинные параграфы со сложными разъяснениями и дополнениями. Ограничения сами напоминали о себе ядовитыми укусами невидимых гадюк, вынуждая Рика держаться подальше от запретной черты, огораживающей пределы дозволенного.
Но главные испытания ждали Джейсона — младшего ночью. С одиннадцатым ударом часов дом оживал в буквальном смысле этого слова: дыхание печной трубы, мерное поскрипывание половиц, перешептывание книжных переплетов, хруст балок, напоминающий ломание гнилых костей. Живой организм жил ровно семь часов, после чего особняк вновь превращался в мирное пристанище юного затворника.
Вернувшись в кабинет, Рик остановился у прикрепленного к стене штурвала. Крохотный круг имел обшарпанные ручки и глубокие трещины по всему периметру. Облизав пересохшие губы, юноша вгляделся в почерневшие зарубки и углубления, очень напоминавшие изящную вязь незнакомых букв. Прикоснувшись к лакированной поверхности, Рик ощутил на губах вкус соленых брызг. Шум моря, просочившись сквозь окутавшую тишину дом, донес до него отчаянные крики чаек. Предметы утвари, носившие клеймо затонувшего корабля содержали одну неоспоримую истину: «Любой бродяга мечтает обрести свой дом».
Кабинет мистера Лиджебая покачнулся так сильно, словно дощатый пол балансировал на волнах. Юношу подтолкнуло к столу. Уткнувшись в дубовую поверхность, Рик уставился на открытую книгу и перо в чернильнице. Внутренние страхи и противоречия улетучились в ту же секунду. Пришло время продолжать кропотливую работу.
Погрузившись в глубокое кресло, он ловко подхватил свое наточенное оружие, провел пальцем по оперению и начал писать. Первое слово получилось острожным, как лис, подбирающийся к неведомой норе. Зато второе — немного распрямилось и вытянулось; третье — обрело некое изящество; четвертое — вышло почти идеальным. Но сегодня Рик не собирался действовать по указке. Отступив от намеченной темы, он стал писать о море.
«Изобразив» острый шлейф берегов упирающихся в подножия высоких зубастых гор, Рик перешел к описанию лазурных волн отражающих свет огромного янтарного солнца, которое почти скрылось за горизонтом. Юноша никогда не видел этого места, но помнил о нем, словно бывал здесь еще в детстве.
Поставив очередную точку, Рик прислушался к ощущениям. В голове вновь возник голос сестры. На этот раз Клер говорила вкрадчиво, будто боялась, что ее могут услышать. И Рик понял: то что он изобразил принадлежит сестре. Это ее видение. Именно она показала брату далекий остров, напоминавший земной рай.
Казалось, будто этот крохотный кусочек суши завис на самом краю света, где не существует ничего живого, и только, гигантские потоки воды, пенясь, исчезают в глубокой пустоте звездного неба.
Юноша писал самозабвенно. Проживая каждый новый миг, проведенный на острове, словно собственную жизнь. Он наблюдал за огромным бригом, мерно покачивающимся на волнах, и радовался каждой минуте проведенной здесь, в раю — вот он присоединяется к команде моряков в шлюпе, и спускается с ними на берег, они осматриваются и осторожно углубляются в изумрудные чащи тропического леса.
Среди приятного слуху легкого поскрипывания высоченных исполинов, внезапно раздался резкий хруст, словно сломалась засохшая ветка. Юношу, будто кто‑то вырвал из прекрасных видений.
Рик уставился на испорченное перо. Раньше с ним такого никогда не случалось. Озираясь по сторонам он стал шарить по столу, но так и не нашел замены. Многочисленные письменные принадлежности исчезли в одночасье.
Решив, что с ним случилось очередное наваждение, Рик перевел взгляд на книгу. Ровные строчки продолжали сковывать белый лист коготками своих изящных вензелей и виньеток, которые он рисовал в начале каждой новой страницы.
