Джек Лондон - Морской волк (сборник)
– Ступайте вниз и принесите мешок угля.
– Есть у кого-нибудь Библия или молитвенник? – послышалось новое требование капитана, обращенное на этот раз к группе охотников.
Они покачали головами, и один из них ответил нерасслышанной мною шуткой, которая была встречена общим смехом.
Капитан обратился с тем же к матросам. Библия и молитвенники были здесь, по-видимому, лишними предметами, но один из людей предложил опросить подхваченных. Однако через минуту он вернулся с пустыми руками.
Капитан пожал плечами.
– Тогда придется опустить его без болтовни. Разве только выловленный нами молодчик знает похоронную службу наизусть. У него ведь поповский вид.
При этих словах он круто повернулся лицом ко мне.
– Вы не пастор? – спросил он.
Охотники – их было шестеро – как один человек повернулись в мою сторону. Я болезненно ощутил свое сходство с вороньим пугалом. Я услышал вызванный моим видом хохот, нисколько не смягченный и не заглушённый присутствием покойника, простертого на палубе перед нами; хохот гулкий, грубый и откровенный, как само море, служивший выражением грубых чувств людей, которым незнакомы были вежливость и деликатность.
Вольф Ларсен не смеялся, хотя в его серых глазах мелькали искорки удовольствия. Подойдя к нему ближе, я впервые получил впечатление от самого человека, независимо от его тела и потока ругательств, которые я от него слышал. Лицо, несколько квадратное, с крупными чертами и резкими линиями, на первый взгляд казалось массивным. Но эта массивность куда-то отступала, и создавалось впечатление ужасной, сокрушающей умственной или духовной силы, таившейся где-то в недрах его существа. Челюсть и подбородок, высокий, тяжело выдававшийся над глазами лоб – все эти черты сильные, даже необычайно сильные сами по себе, казалось, говорили о неизмеримых энергии и мужестве, скрытых где-то вне поля зрения. Такой дух не измерить, не определить его границ, и его нельзя отнести в какую-нибудь установленную рубрику.
Глаза – мне было суждено хорошо узнать их – были большие и красивые, широко расставленные, как это бывает у настоящих художников, осененные густыми черными бровями. Цвет их принимал бесчисленное множество оттенков, как переливчатый шелк на солнечном свету. Они были то серыми, темными или светлыми, то серовато-зелеными, то принимали лазурную окраску глубокого моря. За этими глазами скрывалась многообразная душа, и в редкие мгновения она проглядывала, как будто впивая мир в неиссякаемой жажде приключений. Эти глаза могли хмуриться как безнадежное свинцовое небо; могли метать искры, подобные сверканию меча; могли окутывать холодом, как полярный ландшафт, и могли становиться теплыми и нежными. В них могли зажигаться любовные огни, яркие и мужественные, притягивающие и властные, огни, которые и очаровывают, и покоряют женщин, и заставляют их отдаваться в упоении, с чувством радостной жертвы.
Но вернемся к рассказу. Я сказал капитану, что я не пастор и, к сожалению, не могу быть полезен для похоронной службы. Но он бесцеремонно перебил меня:
– Чем вы живете?
Признаюсь, что ко мне никогда еще не обращались с таким вопросом, да и сам я не задумывался над ним. Я опешил и, не успев еще прийти в себя, довольно глупо пробормотал:
– Я… я – джентльмен.
По губам капитана скользнула быстрая усмешка.
– У меня есть занятие, я работаю, – запальчиво вскричал я, как будто передо мною были мои судьи, и я должен был просить их об оправдании. В то же время я все яснее сознавал, как глупо с моей стороны вообще пускаться в объяснения по этому вопросу.
– Сами ли вы зарабатываете себе на жизнь?
В этом вопросе была такая властность и такое превосходство, что я растерялся, словно школьник перед строгим учителем.
– Кто вас кормит? – последовал новый вопрос.
– У меня есть постоянный доход, – с достоинством ответил я, но в тот же миг готов был откусить себе язык. – Все это, простите меня, не имеет никакого отношения к тому, о чем я хотел бы переговорить с вами.
Но капитан не обратил внимания на мой протест.
– Кто заработал эти средства? А?.. Ну, я так и думал. Ваш отец. Вы стоите на ногах умерших людей, и никогда не стояли на своих собственных. Вы не могли бы прожить самостоятельно от восхода до восхода солнца и не сумели бы раздобыть себе, чем наполнить брюхо. Покажите вашу руку.
Прежде чем я опомнился, он подошел ко мне и схватил меня за правую руку. Я попытался выдернуть ее, но его пальцы сжались без всякого видимого усилия и чуть не раздробили мне кости. Трудно при таких обстоятельствах сохранять свое достоинство. Я не мог бежать или брыкаться, как мальчишка, и не мог атаковать это чудовище, угрожавшее целости моей руки. Мне ничего не оставалось, как стоять смирно и перенести это унижение. Я имел время заметить, что из карманов умершего вещи были вынуты на палубу, и труп с его саркастической усмешкой скрылся из виду в складках холста, который Иогансен сшивал толстой белой ниткой, втыкая иглу с помощью надетого на руку кожаного приспособления.
Вольф Ларсен презрительно уронил мою руку.
– Руки умерших сделали их такими нежными. Они годны только для мытья посуды и работы на кухне.
– Я хотел бы сойти на берег, – решительно заявил я, овладев собой. – Я уплачу вам сумму, в какую вы оцените вашу задержку и труд.
Он с любопытством поглядел на меня. Насмешка светилась в его глазах.
– Я тоже хочу сделать вам предложение, и при том для вашего же блага. Мой штурман умер, и у нас будет много перемещений по службе. Один из матросов займет место штурмана, юнга повысится в чин матроса, а вы замените юнгу. Мы подпишем условие на этот рейс – двадцать долларов в месяц и харчи. Ну, что вы скажете? Заметьте, что это для вашего же блага. Вы станете человеком. Вы научитесь за это время стоять на своих ногах и, может быть, даже ковылять немного.
Я не обратил внимания на эти слова. Замеченные мною на юго-западе паруса вырастали и вырисовывались все яснее и яснее. Они принадлежали такой же шхуне, как и «Призрак», хотя, насколько я мог видеть, корпус судна был меньше. Шхуна, которая, покачиваясь, скользила нам навстречу, представляла красивое зрелище и, очевидно, должна была пройти совсем близко. Ветер быстро крепчал, и солнце, послав несколько мигающих лучей, скрылось. Море приняло тусклый свинцово-серый цвет, забурлило и начало взбрасывать к небу клочья белой пены. Шхуна прибавила ходу и глубже ныряла в волнах. Во время одного из порывов ветра вода плеснула через борт и хлынула на ближайшую часть палубы, заставив нескольких охотников поспешно поджать ноги.
– Это судно скоро пройдет мимо нас, – сказал я, помолчав. – Оно идет в обратную сторону и, вероятно, направляется в Сан-Франциско.
