Избранное. Том второй. Повести и рассказы - Святослав Владимирович Сахарнов
— Что вам? — спросил редактор.
— Я принёс стихи.
— Положите на стол и приходите через два дня.
— Они здесь.
Редактор с удивлением уставился на чемоданы.
Я открыл замки. Разноцветный поток тетрадей вылился к редакторским ногам.
— Вы сошли с ума… — сказал редактор. — Этого не прочитать и в год.
Поэтом я не стал — стал журналистом. В том, как я теперь писал, была месть юношескому увлечению, я писал фразами, которые напоминали строки военного донесения.
Женился, но не очень удачно. Кроме меня, у жены было Искусство, она готова была днями обсуждать влияние Паладио на архитектуру загородных домов Петербурга или до хрипоты спорить о том, была или нет надета во время дуэли у Дантеса под сюртуком кольчуга. С работы она приходила в полночь.
С Аркадием мы встречались редко: часто приходилось уезжать в командировки. Однажды я неосторожно позволил ему увлечь меня с собой в поездку на Урал. Он просидел безвылазно в архиве небольшого городка неделю. Городок был скучный, пыльный, в рукописях, написанных славянской вязью, я не мог разобрать ни слова. Вернувшись, дал себе зарок — больше не связываться с Аркадием никогда.
И вот я снова иду к нему.
Глава вторая,
где появляются имена монаха Германа и сотника Кобелева
Узкая, крутая лестница. Шестой этаж. Коммунальная квартира.
Тёмным коридором, заставленным полуразвалившимися шкафами и остатками диванов, Аркадий повёл меня к себе.
Его комната была набита книгами, на самодельных стеллажах сверкали лакированными обложками описания путешествий, мерцали золотыми буквами потёртые томики стихов, пухлыми глыбами лежали журнальные подшивки. На полу, как маленький, готовый к атаке танк, стоял включённый в розетку пылесос. На столе горами высились продолговатые ящики собственной, изобретённой им картотеки.
Аркадий извлёк из-под стола два складных парусиновых стула.
— Садись.
Мой друг ничуть не изменился: страсть, с которой он изучал когда-то восстания холопов и судьбы их вожаков, была обращена теперь на те годы, когда ватаги казаков, выйдя через Колыму и Чукотку на берега Тихого океана, двинулись разрозненными отрядами на юг, исследуя Камчатку и Курилы.
— Так что же всё-таки ты нашёл? — спросил я.
— Сейчас расскажу. Всё началось с пустяка. Газетная статья, лет десять назад мне почему-то понадобились газеты первых лет Советской власти, и в одной из них я наткнулся на такой занятный рассказ…
Он вынул из папки несколько тонких газетных листков.
На первом жирными буквами стояли название «Дальневосточный моряк» и дата выпуска — 26 декабря 1922 года.
В начале статьи излагалась история эвакуации большой группы белоэмигрантов из Владивостока.
Эмигранты были погружены на пароходы «Аян» и «Минин». Почему-то пароходы направились вначале вдоль Курильской гряды на север. Здесь «Минин» сел на камни.
— Читай внимательно! — сказал Аркадий. — И не обращай внимания на стиль.
Отрывок из статьи Н. Сорокина «Жертвы волн», напечатанной в газете «Дальневосточный моряк» от 26.12.22 г.
«…Когда пароход очутился на камнях, с него начали спускать шлюпки.
— Грузить женщин и детей! — раздалась команда капитана.
Матросы, образовав цепочку, стали передавать из рук в руки ослабевших от страха пассажиров. После того как загруженные шлюпки отошли, команда принялась за сооружение плота.
Под тяжестью людей, которые непрерывно прыгали на плот, шаткое сооружение оседало в воду. Ветер подхватил его. Перегруженный плот накренился, рассыпался и перевернулся. Волны умчали его остатки с несколькими несчастными, которые всё ещё продолжали держаться за доски.
На судне мастерили второй плот. Между тем вода, поднимаясь, подступила к палубе. То и дело раздавались глухие удары — пароход било о камни. Были сорваны и отброшены в сторону несколько шпангоутов. Наконец плот готов. Все оставшиеся на судне во главе с капитаном перешли на него. И вдруг раздались крики. Капитан поднял опущенную голову. Несколько штатских волокли по палубе к плоту тяжёлый свинцовый пенал.
— Это ещё что за груз? — спросил капитан.
Штатские, которыми командовал высокий человек с рыжеватой, торчащей вперёд бородкой, стали кричать, что они офицеры и что их груз — чрезвычайной важности.
— На плоту пойдут только люди! — повторил капитан.
Возмущённые матросы поддержали его. Тогда одна часть людей бросила груз и стала прыгать на плот, а другая — меньшая, помогая рыжебородому, поволокла пенал обратно внутрь судна. Странное дело — спустя несколько минут оттуда раздались выстрелы. Плот уже отходил, участники этого непонятного столкновения вновь выскочили на палубу и стали по одному бросаться в воду. Тщетно пытались они настичь плот, он, подгоняемый ветром и волнами, удалялся от судна…»
— Дальше можешь не читать, — сказал Аркадий. — Сорокин пишет, что после недолгого плавания люди со шлюпок и плотов оказались на твёрдой земле. Вот: «Холодный и причудливый остров с плоской вулканической горой и озером на её вершине стал для них убежищем». Ну так как?
— Что как?
— Ты ведь бывший моряк. Первое: насколько правдоподобно всё описанное в рассказе?
Я задумался.
— Отчего же. Могло быть так, как описано. Хотя вряд ли моряк скажет о судне, которое билось о камни, что у него «были сорваны и отброшены прочь несколько шпангоутов». Ведь шпангоуты внутри корабля. От «глухих» ударов они будут погнуты. Фраза надуманная.
— Ещё?
— В начале статьи говорится, что два парохода шли вместе. Значит, второй присутствовал при аварии. Так вот, если два парохода находятся в видимости друг друга, причём одно судно сидит на мели, а другое стоит на якоре или дрейфует, команда второго будет принимать все меры к оказанию помощи бедствующим, а команда первого, спустив шлюпки, направилась бы к этому судну. Отклонение от такого порядка — или драма или предмет судебного разбирательства.
— Значит, автор статьи не моряк?
— Я этого не сказал. Я сказал только, что в рассказе есть ошибки.
— Так, а что ещё?
— Вся история с плотами сильно драматизирована. Вообще мне не понятно, из чего можно на современном — ну, не современном, но построенном уже в нашем веке — стальном пароходе соорудить, плот… Я, может быть, ошибаюсь, но автор, видно, этого тоже себе не представляет, иначе он хоть как-то, но описал бы постройку плота.
— Ты придираешься!
