Алексей Зотов - Приключения Бормалина
Поезд набирал ход, и нам действительно надо было поторапливаться. Один за другим мы спрыгнули на насыпь и скоро уже сидели в седлах, глядя, как из стороны в сторону раскачивался новый керосиновый фонарь на последнем вагоне.
А потом помчались по серебристой от лунного света прерии, и дымилась за нами широкая пыльная полоса. Пыль медленно оседала на свои места.
Будет что поднимать тем, кто скачет следом за нами.
Глава 2
Дуэльных дел мастера
Салунов в городке было немало, но круглыми окнами мог похвастаться только «Полуночный ковбой». Ни дать ни взять корабельные иллюминаторы! Как тут проедешь мимо?
Возле него, в высокой травке, расположилась подозрительная компания: тихий разговор, надвинутые на глаза шляпы, оружие наготове… В общем, вылитые мы. Они примолкли и проводили нас пристальными взглядами, на что Хек задержался в дверях салуна и спросил:
— Чудесный же вечер?
Не сразу и не очень приветливо, но ему ответили:
— Какой еще вечер! Четвертый час ночи!
А в самом салуне было пусто, если не считать парня с девушкой, сидевших в углу, за большим старым кактусом, которым пользовались как вешалкой.
Они тихо разговаривали, склонившись голова к голове, и вздрогнули, когда наша троица ввалилась в салун, топая, кашляя, расхваливая форму окон. Вешая парашют на кактус, я заметил ружье, прислоненное к растению с другой стороны. Ружье, по правде говоря, совсем не вязалось с обликом паренька. Ему больше подошла бы виолончель, нежели «ли-метфорд» калибра семь-шестьдесят два, верно говорю.
Салунчик был чист, пригож, и удивительно, что тут совсем не было народу. Проезжая по городу мимо подобных заведений, мы видели и слышали все, что сопутствует уик-энду: перебранку, звон посуды, банджо… А тут тишина. Горела трехрожковая люстра. В бронзовых шандалах по углам оплывали толстые свечи, а на пианино стоял изящный канделябр из седого дуба, где догорала одинокая ароматическая свеча.
За стойкой перетирала пивные кружки немолодая, но энергичная хозяйка в кожаном переднике, с засученными по локоть рукавами. Она очень внимательно оглядела нас одного за другим — так внимательно, будто с кем-то сравнивала — и выложила на стойку новехонький дробовик с укороченным стволом.
— Вот оно, местное гостеприимство! — укоризненно сказал Хек. — Мамаша, а если я и есть тот самый полуночный ковбой?
— Ты не полуночный ковбой, сынок, — хрипловато ответила хозяйка, — ты опасный преступник Хек, бежавший из Баобаб-тюрьмы…
Это было произнесено без осуждения, а наоборот, с сочувствием, но все равно не понравилось Хеку, да и не ему одному. И на всякий случай мы слегка рассредоточились по салуну. Меткач взял в поле зрения входную дверь и парочку за кактусом, я — лестницу на второй этаж и все четыре окна, а Хек — стойку, хозяйку и ее дробовик.
— Мамаша, — улыбнулся Хек, — я никогда не бывал в этих краях. Откуда ты меня знаешь?
— А я вас всех знаю, ребятки, — сказала хозяйка. — Взгляните вот туда, и все станет ясно. Два часа назад карабинеры повесили.
Мы оглянулись туда, куда она показывала, и не скажу, что настроение у нас поднялось. Да, служба комиссара Асамуро работала оперативно.
В простенке между дверью и окном висела большая подробная полицейская ориентировка:
Разыскиваются…
совершившие дерзкий побег…
Там было тридцать восемь строчек с нашими приметами, привычками и даже навыками, включая, например, меткость Меткача и взрывные навыки Джо-Джо, а внизу — фотографии учтивого Китайца и нервного Штурмана, непринужденного Хека и отзывчивого Джо-Джо, хмурого Меткача и даже Роберта, не глядящего в объектив и названного в ориентировке нашим сообщником. Значит, его умерший родственник все-таки был опознан! Мой снимок завершал экспозицию.
Особо крупными буквами было написано:
ЗА ПОИМКУ ЛЮБОГО ГУБЕРНАТОР КАРАМЕЛИИ ГУГО ДЖОУЛЬ НАЗНАЧАЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В ПЯТЬСОТ ГУБЕРОВ
На попугая это не распространялось.
— Ешьте, ребятки, — вздохнула хозяйка, выставляя черепаховый суп, тазик с котлетами и кастрюлю компота, — наворачивайте! И знайте, что Маманя не выдает беглецов!
Маманя! Ну конечно, именно Маманя! И никакое другое имя ей не подошло бы, нет-нет!
— Вот это правильно! — одобрил Меткач и покосился за кактус. — А как они относятся к беглецам?
За кактусом теперь сидела только девушка. Парень отошел к пианино, поднял крышку и задумчиво взял пару невеселых аккордов. Он был совсем молод, долговяз, и, если бы не печальное выражение и цвет лица, он выглядел бы совсем мальчишкой. Горе нарушает обмен веществ, и поэтому говорят, что человек желтеет. Тут, похоже, был именно этот случай.
— Мои детки! — с нежностью сказала Маманя. — Они всегда сочувствуют людям, попавшим в затруднительное положение. Сочувствуют и помогают. — Она облокотилась на стойку, пригорюнилась. — Мой муж и их отец был очень порядочным человеком. В городе каждый день поминают Папаню Лео. Он два десятка лет был шерифом — и это были лучшие годы, спросите любого жителя нашего города старше двадцати лет! С Папаней Лео мы горя не знали, ребятки, а теперь… ох, теперь… — И она всплакнула, утирая слезы кружевным батистовым платочком.
— Сдается мне, — негромко заметил Хек, — что сейчас вы сами в затруднительном положении. — Он оглянулся на пустой салун. — Неприятности, а, Маманя?
— Да, ребятки, у нас не все гладко. — Хозяйка симпатично высморкалась в платочек и спрятала его в карман. — Например, завтра у нас дуэль.
— Что такое? — удивился Меткач.
А Хек, отложив ложку, строго произнес:
— А ну-ка, Маманя, рассказывай! Чувствую, что какая-то ерунда здесь происходит! Насколько мне известно, в стране принят эдикт, что дуэли запрещены. Или как?
И тут за кактусом, в углу, раздались всхлипывания. Девушка, еще несколько минут назад спокойно говорившая со своим братом, теперь горько плакала, уткнув лицо в руки. Ее плечи вздрагивали, а белокурый «конский хвост» подпрыгивал, и у меня на душе прямо кошки заскребли от тоски и печали.
Меткач уже был за кактусом и взялся успокаивать ее.
— Ну-ну, — бормотал он, гладя ее по голове, — ну не надо, не плачь, не надо… Слышишь, перестань!.. Как тебя зовут?.. Как ее зовут, Маманя?
— Лина, — всхлипнула девушка, — Лина. — И опять залилась слезами!
— Вы, наверное, не знаете… У нас новый шериф, Базиль, — сообщил от пианино парень и снова взял пару аккордов, еще более минорных. Я так понял, что это у него нервное: скажет что-нибудь — сделает музыкальную паузу, еще скажет — опять сделает… — А нынешний шериф считает эдикт о дуэлях предрассудком, не больше. Если уж он охотится на беглых рабов с помощью собак и ручных орланов, то о каком эдикте можно говорить? — Парень подчеркнул свой риторический вопрос аккордом, где ясно слышалось недоумение. — Он просто деспот, наш Базиль, особенно с теми, кто беззащитен и интеллигентен, понимаете? Деспот с примесью чудовищно нелепой романтики… Вместо цивилизованного решения того или другого конфликта у нас в городе теперь принято стреляться на дуэли. Кто остался жив, тот, значит, и прав. Он сам уже подстрелил два десятка мужчин, и это только начало, помяните мое слово!.. А ведь это мой бедный-бедный отец собственными руками взял Базиля из сиротского приюта, вырастил, дал образование… Какая ирония!.. — И снова прозвучал аккорд, на этот раз что-то скорбное, смятенное…
