Лев Толстой - Свет маяка
— Садитесь, товарищ Безенцов, — предложил командующий, и Безенцов, опомнившись, сел.
Васька все еще хотел закричать, но под взглядом Дымова не мог. Снова вздрогнули стекла — теперь три выстрела подряд. Васька отступил к подоконнику. Комиссар флотилии склонился к самому уху командующего. Он что-то спрашивал, но командующий качал головой.
— Поддерживать нечем. Канлодки не ходят, а сторожевикам не доплюнуть. Мелкая артиллерия… Вернемся к делу, товарищи. Отступать, конечно, не будем, но Таганрог используем. Для пробы пошлем туда «Интера». Он, кажется, второго дивизиона?
— «Третий Интернационал»? — переспросил флаг-секретарь.
— Конечно, не четвертый, — улыбнулся командующий, и в стеклах отгремел новый залп.
Начальник второго дивизиона канлодок наклонился вперед:
— Точно так. «Интер» — мой.
— Вы его и поведете, товарищ Сегель.
— Сейберт, — поправил начальник дивизиона. — Есть, поведу, товарищ командующий… Как прикажете с техническим руководством?
— Простите, пожалуйста, — извинился командующий. — Руководство вооружением возьмет на себя наш флагманский кораблестроитель. Товарищ Гризар, вы пойдете на «Интере» и заодно обследуете таганрогские заводы.
— Есть, — поклонился флагманский кораблестроитель. — Только фамилия не Гризар, а Гизо.
— Извините, — и командующий развел руками. — Беда, сколько у нас иностранцев!
— Больше не стреляют, — вдруг сказал комиссар флотилии.
Снова наступило молчание, до того тягостное, что флаг-секретарь не утерпел, встал, подошел к окну и с треском его распахнул. Снаружи было яркое солнце, густая зелень, свистела какая-то птица и шумел вдалеке паровоз.
Бой был окончен, но как? Настоящая канлодка против вооруженной баржи, — эта тишина могла означать гибель. Она могла вот сейчас прорваться новой стрельбой, более близкой и ощутительной. Разрывами внизу в порту и даже здесь, в самом штабе.
Командующий потянулся за графином с водой, но передумал: вода выдала бы его волнение.
— Хотел бы я знать… — начал Безенцов.
— Своевременно узнаем, — ответил командующий. — Сейчас разговоры ни к чему.
На столе снова запищал телефон. От его писка мороз подирал по коже. Трубку схватил комиссар флотилии.
Командующий все-таки взял графин и налил стакан. Остальные были неподвижны. Смотрели на лицо комиссара, но не могли угадать, что он слышит.
— Такие дела, — сказал комиссар, кладя трубку. — Белосарайский пост сообщает: неприятель после непродолжительной перестрелки ушел на запад.
Командующий кивнул головой:
— Правильно, так и следовало ожидать… Товарищ Сейберт, завтра утром вы выходите в Таганрог. Пришлите оттуда плотников, здесь не хватает, — и отпил глоток воды. — Товарищи командиры и комиссары! Обращаю ваше внимание на необходимость максимального использования судовых команд и судовых средств. Все, что возможно, делайте сами…
Васька потихоньку пробрался к двери и вышел. То, что произошло на совещании, было свыше его сил. Выдержка командующего казалась ему изменой, молчание Дымова — слепотой. Как могли они слушать гада Безенцова? Как могли разговаривать разговоры и не броситься на помощь «Революции»?
Васька сквозь кусты продирался вниз по косогору. Ему казалось, что внизу в порту его ждет волнение, митинг, кричащие люди, подготовка к бою — дым из труб всех кораблей и снаряды, выложенные на палубу у орудий. Он видел, как выбежит на стенку и крикнет: «Продали»! Крикнет, что командиров больше нет, что нужно самим браться за дело.
Он был взволнован до последней степени, но, выскочив на железнодорожные пути, сразу замедлил шаг. В порту все было спокойно.
Из вагонов выгружали бочки смазочного масла, тюки ветоши и прочее машинное имущество. Кислым дымом несло из временной кузницы. Люди ходили обыденные и занятые. Все было в порядке, но Васька успокоиться не мог.
У самой стоянки сторожевиков на ящике сидел Ситников, осунувшийся и с забинтованной правой рукой.
— Здорово, салага, — сказал он весело. — Что, уши-то дерут?
Васька тяжело дышал. Ситников внимательно на него взглянул, одной рукой вынул из кармана папиросы и спички, зажал коробок между коленями и ловко закурил.
— Говоришь, напугался, что опять стрельба? А ты брось. Видишь, каким военмором заделался, — и, закусив папироску, ощупал пальцами Васькину форменку.
Васька хотел вспылить, но сдержался. Потом хотел рассказать о совещании, но подумал: засмеет Ситников. Решил переменить разговор и спокойно спросил:
— Что ж твоя рука?
Ситников разъяснил подробно и со вкусом: пуля два раза пробила согнутую руку, порвала сухожилия, но костей не тронула. Рассказал о перевязках и боли и кончил тем, что скоро вернется в строй. Потом, подумав, добавил:
— Однако всего на свете пугаться не след, — и, усевшись поудобнее, рассказал о том, как комендора Зайцева убило лопнувшим стальным тросом, а инженер-механика Егорина — просто куском угля.
Васькино волнение происходило совсем не от страха, но тем не менее он слушал и успокаивался. Слишком спокоен был сам Ситников, слишком хорошо говорил. Ушел Васька к себе на корабль совсем повеселевшим, но на следующее утро увидел одетого в белое Безенцова, рассвирепел, сделал вид, что поскользнулся, и толкнул скатывавшего палубу боцмана. Тот, взмахнув шлангом, с ног до головы окатил Безенцова.
Сделано было чисто, — Васька даже улыбнулся. Безенцов молча на него посмотрел, вытер лицо и, повернувшись, ушел переодеваться. В это утро Васька был назначен чистить гальюны, в послеобеденный отдых — в порт на приемку брезента, а на следующий день — на окраску суриком кормового погреба.
Такая цепь неприятностей, обычная на морской службе, Ваське показалась не случайной.
«Гад Безенцов, — решил он. — Нарочно делает!»
В погребе приходилось работать скорчившись, и сурик с подволока крупными каплями стекал прямо на голову. Было темно и смертельно душно.
— Гад белоштанный, — бормотал Васька, но не сдавался. Война так война. Помощи просить было не у кого, и от запаха краски кружилась голова, но Васька был спокоен: он знал, что сделает.
Окончив работу, он вылез и осторожно поставил ведро с суриком и кистью прямо у входа в кают-компанию, а затем снова спрятался в свой люк. Был вечер — время, когда Безенцов обычно уходил на берег. Васька сидел и ждал. Сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит прямо в рот. Голова гудела, и тело ныло от неудобного положения.
— Боцман! — вдруг прокричал голос Безенцова.
