Густав Эмар - Короли океана
– Буду краток, господин граф, – отвечал молодой принц с пренебрежительным высокомерием. – Как вы сами сказали, всякие объяснения между нами – дело пустое. Вам угодно получить удовлетворение, да будет так! Я готов его дать вам в самой полной и убедительной мере, как вы того желаете.
– Золотые слова, сударь, жаль только, что чаще всего они расходятся у вас с делами! Не знаю почему, но в глубине души мне кажется, что, скажи я вам, чего от вас хочу, вы дадите мне от ворот поворот.
– Не сомневайтесь, сударь, повторяю, я готов дать вам удовлетворение, о чем бы вы ни просили, кроме, пожалуй, одной вещи.
– А! – заметил граф со зловещей усмешкой. – Вот уже имеем и одно исключение!
– Да, сударь, одно-единственное. Касательно всего, что составляет мою собственность и принадлежит мне, ваше право, требуйте чего угодно.
– Рад слышать! – с горечью проговорил граф.
– Но, – продолжал молодой принц, – есть благо, которого я не смею касаться никоим образом, поскольку принадлежит оно не только мне, но и всей моей семье, и его передали мне по длинной линии предков чистым и незапятнанным. Благо это – мое имя, и я не вправе ни опорочить его, ни обесчестить, поскольку мне в свою очередь надлежит передать его тем, кто будет после меня, таким, каким оно досталось мне.
– Ах, ну конечно! – судорожно воскликнул граф. – Честь вашего имени! А честь моего имени, стало быть, для вас пустой звук? Но разве мой род не такой же благородный и древний, как ваш? И вы еще могли вообразить себе пусть даже на миг, что бесчестье, которое вам так трудно снести, вам, изменнику и трусу, лично я мог бы легко пережить, я, которого вы столь хладнокровно обесчестили! О, какая дерзость, милостивый государь!
– Так что же вам угодно, сударь?
– Что мне угодно?! – вскричал граф дрожащим голосом. – Сейчас узнаете, господин принц де Монлор. А угодно мне предать вас позору, каким вы посмели покрыть мое имя, которым я дорожу побольше, нежели вы своим, ибо я всегда нес его высоко перед всеми! Мне угодно поставить вам неизгладимое клеймо, благодаря которому вас везде и всюду узнают с первого же взгляда и поймут, кто вы есть на самом деле, – предатель, трус и похититель чести!
– Сударь! – воскликнул молодой принц, бледный от гнева. – Подобные выпады не могут остаться безнаказанными!
– Нет, конечно, – продолжал граф, усмехаясь. – И уж в этом положитесь на меня. По крови я итальянец. А там, за горами, говорят, что месть едят холодной, и небольшими порциями. Так поступлю и я, клянусь жизнью! Даю благородное слово, а я, как вам известно, слов на ветер не бросаю. Так что хорошенько подумайте, сударь, прежде чем отвергнуть мое предложение, какое я намерен вам сделать!
Слова эти были произнесены с такой горячностью, а лицо у графа исказилось такой яростью, что, невзирая на всю свою отвагу, молодой принц почувствовал, как сердце у него болезненно сжалось, а на бледном лбу выступил холодный пот. Ему стало страшно.
Однако ж он подавил в себе это чувство, охватившее все его существо. И с бесстрастным лицом и спокойным же голосом ответил:
– Довольно угроз, сударь! Я не дитя и не робкая дамочка, которую можно испугать словами. Объяснитесь же, наконец! Что вам от меня нужно?
В это мгновение доктор Гено, который все это время стоял, с тревогой склонившись над постелью, где лежала несчастная девушка, вдруг резко выпрямился и, бросившись к двум мужчинам, встал между ними.
– Тише, господа! – властно проговорил он. – Тише! Вот и настал час, когда этой несчастной суждено стать матерью, так что довольно кричать и спорить. Дайте мне свободу действий и право исполнить нелегкий долг, выпавший на мою долю, – велю вам из чувства человеколюбия!
– Ладно, – проговорил граф глухим голосом, – идемте сударь.
– Куда вы меня ведете? – с опаской спросил молодой принц.
– Да не бойтесь ничего, сударь, – с усмешкой продолжал граф, – мы не выйдем из этой комнаты. Просто укроемся за плотными гобеленами в том алькове и предоставим доктору Гено полную свободу действий, которую он от нас требует. Ведь она ему нужна, чтобы довести до конца многотрудное дело, коим вы обременили его так некстати.
Принц де Монлор не возражал – ограничившись поклоном, он последовал за графом и остановился подле него в самом темном углу комнаты. Там они оба и остались стоять, в молчании подперев плечами стену, скрестив на груди руки и в глубокой задумчивости склонив головы. Какие зловещие мысли роились в воспаленном сознании этих двух непримиримых врагов, в то время как сестра одного из них и бывшая возлюбленная другого, пребывала в родовых муках, хотя и находилась без сознания?
Что же касается доктора Гено, он напрочь забыл о двух молодых людях: человек в нем уступил место врачу, помышлявшему только лишь о страдалице.
Между тем снаружи ревущее море с яростью билось о прибрежные скалы, дождь неистово хлестал по оконным стеклам, а ветер свистел жалобно и мрачно: то была жуткая ночь, наполнявшая душу печалью и ужасом!
Глава III. Как граф де Манфреди-Лабом понимал месть
Тягостные ночные часы медленно истекли – заря тронула оконные стекла сероватыми отсветами, приглушившими огни; печально догорал очаг; струи холодного, промозглого воздуха колыхали длинные гардины, накатывая на них волнами; в комнате роженицы витала мертвая тишина.
Застывшие позы двух врагов делали эту тишину еще более грозной и многозначительной. Неприятели все так и стояли друг против друга, покорившись своей участи, с пылающим взором, наполовину скрытые широкими складками тяжелых гардин, точно два настороженных тигра. Они так и не обменялись ни словом, ни жестом, после того как доктор внезапно прервал их спор.
Между тем доктор Гено, бледный, нахмуренный, сжав губы, умело и заботливо обихаживал многострадальную роженицу, наспех утирая ей лоб и неотступно борясь с неутихающими страшными приступами боли, грозившими смертью бедной девушке; при всем том он силился побороть и собственную усталость, и боль, чтобы в конце концов вырвать из лап смерти вожделенную добычу.
Ощущалось нечто величественное и устрашающее в этой ожесточенной борьбе науки со смертью, – борьбе, не нашедшей никакой помощи в недвижимом теле, которое жизнь, казалось, уже покинула… борьбе с нестерпимыми муками тяжелейших родов в самых непредвиденных обстоятельствах, при поддержке всего лишь безграничной преданности делу и несокрушимой энергии, когда не было ни малейшей уверенности в том, что хрупкое существо, готовое вот-вот появиться на свет, уже загодя обрекалось на жизнь несчастную и постыдную.
Вдруг врач выпрямился – в руках он держал младенца. Лоб у доктора тут же разгладился, взгляд озарился. Младенец пискнул. Молодые люди вздрогнули.
– Господа, – взволнованно проговорил доктор, – это мальчик!
Принц де Монлор уж было кинулся вперед, но железная рука пригвоздила его к месту – при этом граф грозно молвил:
– Вы пока что ему не отец!
– Неужто мне нельзя его поцеловать? – растерянно вопросил молодой принц.
Первый крик его ребенка разорвал ему сердце, породив в душе неведомое прежде чувство, самое естественное и нежное, – чувство отцовства.
– Возможно, вам и удастся поцеловать его, – холодно ответствовал граф. – Это зависит только от вас!
– Что я должен для этого сделать?
Граф скорее потащил его, нежели повел, к постели, где лежала девушка, бледная и безмолвная.
– Что нужно сделать? – переспросил принц.
– Жениться на его матери, – медленно проговорил граф.
Молодой принц упал в кресло, обхватил руками голову и зарыдал.
– Вы мне не ответили! – все так же бесстрастно продолжал граф.
– Увы! – вскричал принц, поднимая залитое слезами лицо. – Могу ли я?
– Вы отказываетесь?
– Я не хозяин своей воли. Заклинаю, позвольте мне поцеловать сына!
– Нет у вас сына.
– Только один поцелуй, а дальше делайте что хотите!
– Нет! – отрезал граф.
И через мгновение продолжал:
– Взгляните на часы, что висят там на стене! Большая стрелка сейчас на цифре четыре. Когда пробьет половину пятого, я снова спрошу вас, согласны ли вы жениться на моей сестре и вернуть ей честь, которой вы ее подло лишили. У вас есть десять минут на то, чтобы принять решение, – больше чем достаточно. Богу угодно, чтобы вы прислушались к зову сердца, а не гордыни!
Засим граф повернулся к принцу спиной и подошел к доктору Гено. Тот, обмыв новорожденного теплой водой, пеленал его в загодя приготовленные простыни с осторожностью и заботой заправской повитухи.
– Спасибо, доктор, – с волнением промолвил граф. – Вы добры и верны, как всегда. Трудные выдались роды?
– Я раз двадцать опасался, что бедняжка не вынесет мук и умрет у меня на руках.
– Возможно, для нее это было бы за счастье, – глухо проговорил граф.
– Не говорите так о своей сестре, Людовик, вы же любите ее!
– Да, люблю! Больше жизни! Бедная Санция!.. А этот – трус!
