Джек Лондон - Морской волк. Бог его отцов
После этого я попросил у нее прощения и обещал больше не падать духом. Уступая ее просьбам, я оставил ее на вахте до полуночи, но, прежде чем улечься, закутал ее в одеяло и в непромокаемый плащ. Я спал только урывками. Волны подбрасывали лодку, я слышал их шум у борта, а брызги ежеминутно обдавали нас. Тем не менее, — думал я, — это не плохая ночь; она ничто по сравнению с теми ночами, которые выпадали на мою долю на «Призраке», и с теми, которые, быть может, предстояли нам на этой скорлупе. Ее обшивка была толщиною всего в три четверти дюйма. От морского дна нас отделял лишь слой дерева тоньше одного дюйма.
И все-таки — я утверждаю и готов повторять это — я не боялся. Страх, который нагоняли на меня Вольф Ларсен и Томас Мэгридж, теперь прошел. Появление в моей жизни Мод Брюстер переродило меня. В конце концов, думал я, лучше и прекраснее любить, чем быть любимым, и только это чувство заставляет человека дорожить жизнью и ненавидеть смерть. Я готов был пожертвовать своей жизнью ради другого существа, и все-таки — странный парадокс! — мне никогда так не хотелось жить, как теперь, когда я так мало ценил свою жизнь. Сквозь дремоту я старался проникнуть взглядом в темноту, где, я знал, приютилась у кормового весла Мод и смотрит на пенящееся море, готовая каждую минуту окликнуть меня.
Глава XXVIII
Не стоит рассказывать о всех страданиях, перенесенных нами в течение долгих дней, когда мы носились в нашей маленькой лодке по бесконечному простору океана. Сильный ветер дул с северо-запада целые сутки; когда же он затих, его сменил юго-западный. Для нас не могло быть ничего хуже. Но я втянул наш плавучий якорь, поставил парус и старался держать лодку хотя бы в юго-юго-восточном направлении.
В три часа ночи, среди полного мрака, поднялся свирепый юго-западный ветер, заставивший меня снова выбросить плавучий якорь.
Когда рассвело, я сидел с распухшими глазами и смотрел на побелевший океан, грозивший, казалось, разнести в щепы нашу лодку. Нам грозила опасность быть залитыми волнами. Брызги и пена в таком количестве врывались к нам, что я должен был безостановочно вычерпывать воду. Одеяла промокли. Промокло все, и лишь Мод, в непромокаемом плаще и галошах, оставалась сухой. Вода забрызгала только ее лицо и руки. Время от времени она брала у меня черпак и бодро работала им, не обращая внимания на шторм. Все на свете относительно. Этот свежий ветер для нас, боровшихся за жизнь в нашем утлом суденышке, был настоящим штормом.
Озябшие и измученные, мы весь день боролись с морем и жестоким ветром, хлеставшим наши лица. Настала ночь, но никто из нас не спал. К утру ветер все еще хлестал нас по лицу, а мимо неслись седые гребни волн.
На вторую ночь Мод заснула от изнеможения. Я прикрыл ее непромокаемыми плащами и брезентом. Она окоченела от холода, и я боялся за ее жизнь. Но снова занялся холодный, безрадостный день с тем же затянутым тучами небом, яростным ветром и ревом волн.
Я не спал уже сорок восемь часов, промок и продрог до костей и был полумертв от усталости. Мускулы болели от долгого напряжения, но я не мог дать им отдыха. И все это время нас уносило на северо-восток от Японии, к холодному Берингову морю.
Но мы все еще были живы, и лодка была цела, хотя ветер дул неослабно. К вечеру третьего дня он даже усилился. Лодка зарылась носом в волну, и ее на три четверти залило водой. Я работал черпаком как сумасшедший. Лодка сидела теперь очень глубоко, и еще одна такая волна окончательно погубила бы нас. Вычерпав воду, я должен был снять с Мод брезент, чтобы устроить из него перекрытие на носу лодки. Это было хорошо, так как брезент закрыл почти треть лодки, и ближайшие несколько часов он три раза отражал обрушивавшуюся на него воду, когда лодка зарывалась носом в волны.
Мод была в жалком состоянии. Она сидела, скорчившись на дне лодки, губы ее посинели, на посеревшем лице было написано страдание. Но она мужественными глазами смотрела на меня, и губы ее произносили ободряющие слова.
Утром четвертого дня ветер почти улегся, море утихло и проглянуло солнце. О благодатное солнце! Мы купались в его нежащей теплоте и оживали, как букашки после бури. Мы снова улыбались, шутили и бодро смотрели на свое положение. Однако оно оставалось плачевным. Мы были от Японии дальше, чем в ту ночь, когда покинули «Призрак». Я мог лишь самым грубым образом определить нашу долготу и широту. Нас отнесло не менее чем на полтораста миль к северо-востоку.
Я не знал точно, где мы находимся, но мы легко могли оказаться и в близком соседстве с «Призраком». Вокруг нас плавали котики, и я все время ожидал увидеть какую-нибудь промысловую шхуну. Одну из них мы и увидели к концу дня, когда снова задул свежий северо-западный ветер. Но неизвестная шхуна вскоре скрылась за горизонтом, и теперь мы снова остались одни посреди пустынного моря.
Были туманные дни, когда даже Мод падала духом, и я уже не слышал от нее подбадривающих слов; дни штиля, когда мы одни носились по безграничному простору, подавленные величием океана и недоумевая, как мы все еще живы и можем бороться за жизнь; дни ветра и снежных шквалов, когда нам никак не удавалось согреться; дождливые дни, когда мы наполняли наши бочонки стекавшей с мокрого паруса водой.
Моя любовь к Мод все росла. Это была многогранная натура и богатая душа. Я называл ее разными нежными именами, но только мысленно. Признание в любви тысячу раз готово было сорваться с моих губ, но я знал, что теперь не время для этого. Когда мужчина взял на себя задачу спасти и защитить женщину, ему не следует просить ее о любви. Мне казалось, что я ни взглядом, ни жестом не выдавал своих чувств. Мы были добрыми товарищами, и с каждым днем наша дружба крепла.
Больше всего поражало меня в Мод полное отсутствие робости и страха. Грозное море, хрупкая лодка, бури, лишения, наша заброшенность в водной пустыне — все это могло бы испугать и более сильного человека, но, по-видимому, не производило впечатления на Мод, выросшую в обстановке изнеженности и комфорта.
Опять налетел шторм, бушевавший днем и ночью и грозивший поглотить нашу боровшуюся с волнами лодку. Нас все дальше относило на северо-восток. И вот во время этого наиболее свирепого из всех пережитых нами штормов я бросил усталый взгляд на море, ничего не выискивая, а скорее моля разгневанную стихию успокоиться и пощадить нас. И не поверил своим глазам. Дни и ночи бессонницы и тревоги, вероятно, затуманили мой разум. Я взглянул на Мод, и вид ее милых мокрых щек, развевающихся волос и смелых карих глаз убедил меня, что зрение мое нормально. Повернувшись снова в подветренную сторону, я опять увидел выступающий мыс, черный, высокий и обнаженный, бурный прибой, разбивающийся у его основания и высоко вскидывающий фонтаны пены, и черную неприветливую береговую линию, уходящую на юго-восток и окаймленную белой полосой бурунов.
