Лев Толстой - Свет маяка
— Товарищи моряки! — продолжал волноваться командир. — Пусть хоть половина останется. Я очень прошу и даже приказываю.
Но ни просьбы, ни приказания не действовали: он был глубоко штатским человеком.
— Идем, братва! — снова позвал голос со стенки.
Васька взглянул наверх и не поверил своим глазам. Перед ним, весь в белом, с золотыми пуговицами, стоял самый настоящий офицер.
— Товарищ Безенцов, — взмолился командир. — Вы их зовете, а у меня всякие работы. Что же мне делать, если вы их зовете?
— Товарищ Мазгана, — ответил офицер, — вам лучше всего ничего не делать.
— Но как же тогда с этими снарядами?
— У меня на «Разине» все работы закончены. Сами виноваты, если у вас беспорядок. Задерживать команду не имеете права. Сегодня наш, пролетарский день!
Голос Безенцова, сперва сухой и насмешливый, к концу приобрел неожиданную торжественность.
— Не виноват! — запротестовал Мазгана. — Вагон только что подали. Но вы, конечно, правы — пролетарский день. Я готов. Я сам с ними пойду.
— Орел командир! — одобрил Безенцов, и команда «Республиканца» захохотала:
— Самый форменный орел!
— Только что не о двух головах!
— Не дело, — пробормотал Ситников. — Какой ни есть, а все-таки командир. И работе тоже нельзя стоять.
— Не годится, — согласился Шарапов.
Васька долго крепился, но больше не мог. Такое офицерье он видел в белых обозах. По такому садил из пулемета. Он подошел к борту и задрал голову:
— А ты здесь кто?
Безенцов, чуть подняв брови, взглянул на него, но сразу же отвернулся.
— Ты кто, спрашиваю? — повысил голос Васька.
Приходилось отвечать, и Безенцов улыбнулся:
— Надеру уши — узнаешь.
— Не надерешь, — ответил Васька, взявшись за гранату.
«Связываться с мальчишкой? Еще китель выпачкаешь», — Безенцов пожал плечами, повернулся на каблуках и ушел. Он не испугался, но тем не менее Васька почувствовал себя победителем.
— Молодцом, салага, — сказал Шарапов. — Не люблю белоштанного. Сам дал бы ему раза. — Это звучало похвалой Ваське, и он выпятил грудь, но, встретившись глазами с Ситниковым, смутился.
— Уши надрать тебе все же надо б, — сказал Ситников. — Безенцов этот командует сторожевиком «Разиным». Может, он и сволочь — про это не скажу. Однако контрреволюцией не запятнан и командир корабля. Лаяться, значит, нечего.
Десять лет входила морская служба в Ситникова. Дисциплина оставалась для него дисциплиной и в революции. Безенцов все-таки был командиром.
Безенцов или Мазгана? Который лучше? Мазгана, видно, хотел бы делать дело, да не умеет. Неплохой человек, только шляпа. Безенцов — из старых офицеров, командир что надо, и на словах будто хорош, однако в душу ему не влезешь. Больно скользкий.
— Не наш, — сказал Шарапов.
— А где возьмешь наших? — спросил Ситников. — Наши еще не учены. — И, подумав, добавил: — Пускай пока что действует. Первое дело — налаженность. Налаженность — значит, организация, а без командиров ее не создашь.
Ситников, конечно, был прав: за неимением своих приходилось брать сомнительного Безенцова. Совершенно так же вместо крейсеров брали вооруженные буксиры. Воевали с чем были.
Сейчас, однако, не воевали. Сейчас был мир, штиль и плывущий от зноя горизонт. Духовая музыка где-то на полпути к городу, сонные, обезлюдевшие корабли у стенки, свисток паровоза и лязг ударивших друг в друга буферов.
— Ты сказал «салага», — вспомнил Васька. — Что такое салага?
— Рыбка такая, — ответил Шарапов, — маленькая.
— Так у нас мальцов зовут, — объяснил Ситников. — Салагами да салажатами… Ты, значит, тоже салажонок, только тебя еще драть надо, чтобы толк вышел.
Больше говорить не хотелось: слишком парило. Воздух поднимался дрожащими струями от железной палубы, как от плиты. Небо было совершенно неподвижным. Васька откинулся навзничь, почувствовал под головой сложенный бухтой трос и закрыл глаза. Трос был смоленый — от него шел хороший запах. Вообще было хорошо.
— «Данай» в море, — глухо, откуда-то издалека сказал Ситников.
— Плавает, — подтвердил еще более далекий Шарапов.
«Что такое Данай? — хотел спросить Васька, но выговорить не смог. — Что такое Данай? Вероятно, какая-нибудь штука?» — и сразу Васька увидел широкое море, а на нем невероятную штуку — вроде крысы в четыреста восемьдесят два фута длиною. У ней было двенадцать ног — все в новеньких штиблетах, и она плавала медленно, перебирая ими масляную воду. Глаза у нее были серые и навыкате, как у Безенцова. Она усмехнулась узким ртом, и внезапно голоса прокричали:
— «Данай»! «Данай»!
Тогда ударила двенадцатидюймовая пушка.
— «Данай»! — громко сказал Ситников.
Васька открыл глаза, но никак не мог прийти в себя. Почему-то Ситников стоял над ним с плотно сжатыми губами и взволнованным лицом.
— Удирает! — крикнул кто-то с мостика, и за криком ударил новый орудийный выстрел. От выстрела Васька вскочил.
Полным ходом к воротам порта шел небольшой сторожевик под красным флагом. Прямо за его кормой встали два стеклянных столба. Когда они рассыпались, долетел короткий звук разрыва.
— Недолет, — ответил Шарапов и как мог глубже засунул руки в карманы. Помочь «Данаю» было невозможно, а чувствовать руки незанятыми — мучительно.
На корме «Даная» вспыхнул желтый огонь — выстрел. Он отбивался. От кого? И Васька далеко, почти на самом горизонте, увидел два синих силуэта.
— «Страж» и «Грозный», — сказал Ситников. — Те самые, что обстреляли Таганрог. Кроют шестидюймовками.
Высокие корабли на горизонте были врагом, убегающий сторожевик — своим. Это Васька понял сразу.
— А их крыть нечем, — ответил Шарапов.
Снова всплески под кормой «Даная». Его кормовая семидесятипятимиллиметровая стреляет беглым огнем, но это бесцельно, — она слаба. Дойдет «Данай» до ворот или не дойдет? И что дальше будет: ведь в гавани тоже могут разбить.
Ситников отвернулся.
— Пожалуй, не уйдет!.. Эх! — и махнул рукой.
Команда — за четыре версты в городе, снарядов нет, служба связи проспала белых. Другой бы ругался, но Ситников держаться умел. Сразу же вспомнил, что не годится сеять панику:
— Близко не подойдут. Побоятся мин.
— А издалека не смогут? — спросил Васька. Он был вполне спокоен, и Шарапов его одобрил:
— Бодрись, салага! Смогут.
Перестрелка прекратилась. «Данай» влетел в ворота, а «Страж» и «Грозный» тем же курсом прошли мимо порта. Теперь они были видны отчетливо: двухмачтовые, с толстой трубой и надстройкой на середине корпуса.
