Патрик О'Брайан - Остров отчаяния
— Когда я говорю, что он играет, то имею в виду, что он играет так, что может укрощать волны и ярость диких зверей. Такой контроль! Такая модуляция! Такой legato arpeggios![26] Альбиони не сыграл бы лучше — не так хорошо. Как человека я не могу его с чистым сердцем рекомендовать, но его легкими и губами я восхищаюсь. Когда он играет, это тупое солдафонское лицо, этот взгляд устрицы… — но не стоит выражаться недоброжелательно, — все исчезает за чистым потоком звуков. Это в нем есть. Когда же кладет флейту, сияние уходит, взгляд снова мертв, вульгарное выражение лица возвращается.
— Уверен, все так, как говоришь, Стивен, но прости меня: я не могу получать удовольствие, играя с человеком, который способен так плохо отзываться о женщинах.
«Женщины, однако, не беззащитны», — подумал Стивен, идя в носовую часть орлоп-дека, чтобы выразить Пегги и миссис Босуэлл протест за их беспечное поведение. Хирепат недавно увел Луизу Уоган с юта вниз, и через отверстие в двери ее каюты доносились ужасно знакомые звуки, свидетельствующие, что Майкл попал в оборот.
Хотя и страстный, голос был тихим. На быстром французском Хирепата убеждали, что тот дурак, ничего не понимает, вообще ничего — и никогда ничего не понимал. У него нет ни малейшего чувства такта, осторожности, деликатности или времени. Он злоупотребляет своим положением крайне одиозно. Что он вообще о себе возомнил?
Стивен пожал плечами и пошел дольше.
— Салюбрити Босуэлл, — произнес он, — о чем вы думаете? Как такой здравомыслящей женщине, как вы, могло прийти в голову действовать настолько неосмотрительно и сказать моряку, что тот служит на проклятом корабле? Разве вы не знаете, мадам, что моряк — одно из самых суеверных существ, когда-либо рожденных? И говоря ему, что корабль проклят, даже населен призраком, вы заставили его пренебречь своими обязанностями, скрыться в темноте, когда он должен работать с парусами и тащить тросы? Тогда корабль и в самом деле становится проклятым — наскакивает на скрытую скалу, взрывается, выходит из ветра. А вы на чем плывете, мадам? И ваш ребенок, скажите?
Ему было сказано, что тот, кто золотит ей ручку фальшивым серебром, должен ожидать услышать в уплату за свое коварство предсказание дурной судьбы. Стивен оставил ее угрюмой и отстраненной, раздраженно бормочущей над колодой карт, но знал, что его слова попали в цель, и она сделает все то малое, что сможет, чтобы покончить с призрачным помощником шерифа. Этого, наверное, будет недостаточно: призрачная задница, вероятно, будет сопротивляться изгнанию нечистой силы.
— Бонден, — сказал он, — напомни мне, где бушпритная сетка?
— Что ж, сэр — сказал Бонден, улыбаясь, — эт там, куда убираем фор-стеньга-стаксель и кливер.
— Мне бы хотелось, чтобы ты сопроводил меня туда после учений и пальбы.
— О, сэр, к тому времени стемнеет, — ответил Бонден, более не улыбаясь.
— Ладно. Добудь мне маленький фонарь. Мистер Бентон с радостью одолжит его тебе.
— Сомневаюсь, что это следует делать, сэр. Эт прям там, за носовой фигурой, прям над морем, если вы понимаете, о чем я, не за что схватиться, лееров нет. Это слишком опасно для вас, сэр: вы, несомненно, поскользнётесь. Самое опасное место, с этими акулами, шныряющими сразу под сеткой.
— Ерунда, Бонден. Я — старый морской волк, четырехрукий. Мы встретимся здесь — как это называется?
— Недгедс[27], сэр — ответил Бонден тихим, подавленным голосом.
— Именно так — недгедс. И не забудь фонарь, будь добр. Я должен присоединиться к своему коллеге.
На самом деле, ни Бонден, ни доктор Мэтьюрин не явились на рандеву, не говоря уже о фонаре. Старшина-рулевой передал с юнгой свое почтение: состояние капитанской гички таково, что Бонден вообще не располагает временем. А беседа Стивена с его коллегой Хирепатом затянулась далеко за полночь.
— Мистер Хирепат, — начал он, — капитан приглашает нас завтра отобедать с ним, вместе с мистером Байроном и капитаном Муром. Давайте, мы должны спешить. Нельзя терять ни минуты.
Спешная дробь барабана «все по местам» заставила его буквально прокричать последние слова, и вместе они поспешили в корму, на свой боевой пост в кокпите. Там и сидели, пока высоко над их головой длился этот ритуал, и сидели в молчании. Хирепат пару раз попытался что-то сказать, но так и не сказал. Стивен смотрел на него, прикрыв глаза рукой: даже при скупом свете единственной казначейской свечи молодой человек казался крайне бледным: бледным и удрученным. Безжизненные волосы висят патлами, взор потуплен.
— Вот и тяжелые орудия, — наконец сказал Стивен. — Полагаю, мы можем идти. Давайте выпьем по стаканчику в моей обители: есть немного виски из моей страны.
Он усадил Хирепата в одном углу треугольной каюты, среди склянок с заспиртованными кальмарами, и заметил:
— Литтлтон, грыжа, вахта правого борта, поймал прекрасную coryphene[28] сегодня пополудни. Намереваюсь потратить дневное время, препарируя её, чтобы плоть осталась еще съедобной, когда я закончу. Поэтому снова попрошу вас позаботиться о нашей прекрасной заключенной.
У Стивена имелись своеобразные нравственные границы — он не намеревался приглашать молодого человека ни с целью развязать ему язык алкоголем, ни втереться в доверие. Но даже если и намеревался, то не преуспел бы лучше. Закашлявшись от непривычного напитка — «очень хорош, благороден как лучший коньяк, но если добавить немного воды, стал бы еще лучше», — Хирепат сказал:
— Доктор Мэтьюрин, помимо моего отношения и уважения к вам, я перед вами в неоплатном долгу, и мне крайне неловко быть неискренним и постоянно лицемерить. Должен сказать, что я давно знаком с миссис Уоган. Я спрятался, чтобы последовать за ней.
— В самом деле? Рад узнать, что у нее есть друг на борту: было бы мрачно путешествовать в полном одиночестве, и еще хуже после высадки. Но, мистер Хирепат, действительно ли благоразумно всем рассказывать о вашей связи? Разве это не скомпрометирует леди и не сделает ее положение еще более уязвимым?
Хирепат полностью согласился: миссис Уоган убеждала его проявлять предельную осторожность, сохранить это в тайне, и пришла бы в ярость, узнав, что он открылся доктору Мэтьюрину, который, однако, является единственным человеком на корабле, кому Майкл мог вообще довериться. Так он сейчас и сделал: частично оттого, что постоянная скрытность вызывает у него отвращение, частично потому, что хотел бы отказаться от прогулок с ней в настоящее время — у них произошла крайне болезненная размолвка. Луиза считает, что он ее домогается, используя свое положение.
