Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев
— На!
Федор с благодарностью подложил газету под ноги. Стало теплее, не то от газеты, не то от сочувствия офицера.
Из штаба выкатился маленький толстый капитан первого ранга. Дежурный офицер картинно откинулся и пропел высоко:
— Равня-йсь! Сми-ирно!
И скорым шагом пошел докладывать командиру.
Лихо щелкнул каблуками, красиво откозырял, сильным голосом начал рапорт. И все у него получалось черт-те как великолепно!
Из всего рапорта Федор уловил только конец: "дежурный по аварийно-спасательному учебному отряду лейтенант Орловцев!"
Капитан первого ранга стоял перед блестящим лейтенантом неуклюжий, пузатый и совсем какой-то не морской. Он вперевалочку пододвинулся к строю и спросил неожиданно строго:
— Сибиряки?
— Сибиряки, — ответили вразнобой.
— Нет, не сибиряки. — И громко, повелительно: — Сибиряки?!
— Сибиряки, — едино выдохнул строй.
— Теперь верю. — Быстро покатился на коротких ножках вдоль строя, увидел босого Федора. — Что за маскарад? Марш в штаб!
"Вот зверь! Не разобрался, а орет", — подумал Федор и сразу проникся неприязнью к командиру.
Уходя, слышал, как тот рубил:
— Жилья для вас нет. Переночуете в бараке. На полу. Завтра в баню. Получите обмундирование — и за работу. Делать нары. Нянек во флоте нет и не будет. Послезавтра — учиться. Водолазному делу. Все!
На ледяном полу барака ребята ворочались, стучали зубами, вздыхали. "Вот так раз! — думал Федор. — Вместо неба да под воду". В голову лезли: "Наутилус", капитан Немо, легенда об Атлантиде, "морские волки" со скрещенными руками на капитанских мостиках гибнущих кораблей...
— Мне цыганка гадала: от воды помру, — тоскливо сообщил Степан.
— Ложки дешевле станут, — откликнулся Женька Бабкин. — Водолаз — мировое дело! "Гибель Орла" видали? Во житуха! На кораблях сокровища всякие и вообще.
Степан засопел, укладываясь поудобнее.
— Цыганка гадала... Это как!..
С другого боку всхлипнул Толик Малахов. Женьку прорвало.
— Ты не ной, не ной! Не капай на душу, интеллигент!
Толик затих. На Федора навалилась тоска.
Так началась служба...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вспарывая стылую фольгу залива, прошла навстречу тройка торпедных катеров. За кормой у них кипели буруны.
Водолазный катер раскачало на крутой волне, упал с бухты шланга шлем и стукнулся о фальшборт. Федор поправил шлем и долгим взглядом проводил ладно сбитые катера-скорлупки, начиненные торпедами.
Стремительный, неуловимый торпедный катер в любой момент может вынырнуть из туманной мглы, и также молниеносно исчезнуть, оставив страшный след идущей на цель торпеды.
Вот где настоящая служба! Не хуже эсминца!
Федор вздохнул.
Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход...
Это в кормовом кубрике Женька Бабкин распевает.
"Вышли в открытое море"! — усмехается Федор. — Топаем на своей калоше.
Из кубрика на палубу вылез Толик Малахов. Ватник распахнут, рабочие штаны из чертовой кожи заправлены в кирзовые сапоги, на голове чудом держится шапка. Одет, как и Федор. Сразу-то и не разберешь: военные они или нет. Если только звездочку на шапке различишь, поймешь — военные, а так — рыбаки и рыбаки.
— Погодка, а! — довольно потянулся Толик. — "О чем задумался, детина?"
— Байкал вспомнил.
— "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой", — продекламировал Толик.
Обветренное лицо его по-детски юно, как и год назад, на Байкале. Только на верхней губе топорщатся светлые редкие волоски, которым Толик тщетно пытается придать вид бравых усов.
Привычно окинув взглядом залив, Толик сел рядом с Федором. Огрубевшими пальцами со сломанными ногтями ловко свернул цигарку из махорки.
Федор кивнул на французский словарик, с которым Толик не расставался.
— Как успехи? Вери гуд?
— Мерси, — преувеличенно вежливо откланялся Толик, приподняв шапку. — Написал мон папа письмо на языке Вольтера и Гюго.
Толик вставил цигарку в наборный мундштук, искусно сделанный из прозрачных плексигласовых и алюминиевых колец, прикурил, зажав огонек спички в ладонях, озорно улыбнулся.
— Если б только мон папа слышал мое произношение! Сказал бы, что это выговор пьяного немецкого унтера, когда тот пытается быть вежливым где-нибудь... в парижском кабаре.
Отец Толика — профессор-лингвист — поставил перед сыном задачу: за время службы изучить английский и французский (немецким Толик владел с детства).
Отец писал письма по очереди на этих языках, и Толик обязан был отвечать на том языке, на каком получал письмо.
— Отец пишет, что мне, очевидно, приходится часто общаться с немцами, так чтобы я не упускал случая совершенствовать язык. — Толик улыбнулся. — Общаюсь. В кино. Напиши, что ни одного фрица не видел — не поверит. Мама, конечно, обрадуется. Она в каждом письме наказывает, чтобы я не промачивал ног, так как склонен к ангине.
Друзья покурили, наслаждаясь на редкость хорошим в Заполярье утром.
Заполярье!
Нигде, как здесь, природа не вызывает такой щемящей тоски, такой растерянности перед беспредельными просторами тундры, такого удивления от сознания, что вот это и есть край земли.
Но это только у того, кто здесь впервые. Стоит провести в Заполярье несколько месяцев, как потом, где бы ни был человек, его будет тянуть сюда, на скупую красками, но по-своему прекрасную землю.
От "заболевания" Севером не вылечивают ни экзотический юг, ни задумчивая средняя полоса России, ни комфорт центральных городов. Влечет сюда, где блеклые краски, где влажные хляби мхов, среди которых рассыпаны отполированные серые валуны — "бараньи лбы", где каждое карликовое растение в невероятной борьбе отстаивает свое право на существование, где живут мужественные и нежные люди.
Да, нежные.
Разве могли бы черствые люди назвать юго-западный ветер шалоником, северо-восточный — полуношником, а восточный так просто — всток? И говор их певуч и сдержан, как сама природа.
Это русский Север.
Друзья не первый месяц служили в Заполярье. В мягких, серых красках научились видеть гармонию, различать тысячи оттенков и полутонов.
— Красиво как! — сказал Толик, любуясь плавной чертой береговых сопок. — И ничего яркого, бросающегося в глаза. Между прочим, художники Серов и Коровин ездили сюда, на Север, в поисках новых красок.
