Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря
СМЕРТЬ
НА ГЛАЗАХ У МЕНЯ ЛЬЮТСЯ С ВЫШИНЫ ДЕСЯТКИ ТОНН ЧИСТОЙ ВОДЫ… МОИ СУХИЕ КАК ПОРОХ ВОДОСБОРНЫЕ СИСТЕМЫ БЕССИЛЬНО ТРЕПЕЩУТ ПОД ПОРЫВАМИ ВЕТРА.
СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ДЕНЬ. ВЕЧЕРНЕЕ НЕБО УСЕЯНО облаками, плывущими на запад. Что-то моросит сверху: Непонятно: то ли сеет мелкий дождик, то ли просто капли тумана, но для меня малейший признак пресной влаги служит сигналом к активным действиям. Два часа подряд я размахиваю в воздухе своими пластиковыми черпаками и набираю таким способом полторы пинты. Мои водоулавливающие системы еще сослужат мне службу.
Волны невелики, мне не грозит опасность опрокинуться, поэтому я, скорчившись, укладываюсь спать на носу. Чтобы отрешиться от болезненных ощущений и заснуть, мне в последние дни требуется очень много времени. А когда мне это удается, то не проходит и часа, как резкая боль от какой-нибудь язвы прерывает мой сон.
Встаю и обозреваю черные воды. Там и сям вокруг меня вспыхивают мерцающие огоньки — это фосфоресцируют морская пена или промчавшаяся по воздуху летучая рыба. Чуть южнее моего курса впереди маячит какое-то бледное сияние. А чуть севернее — еще одно. Рыболовная флотилия? Но они неподвижны. О Господи, да это вовсе не суда! Это ночное зарево над сушей! Пока я стою как завороженный, где-то сбоку мелькает еще один огонь. Поворачиваю голову, и тут же из-за горизонта ко мне простирается широкая полоса света. Луч маяка! Одна за другой четко следуют ритмические вспышки — проблеск, пауза, два проблеска, перерыв, проблеск, пауза, два проблеска… Да это же земля! «Земля!» — ору я, пускаясь в пляс. Там земля! Я взмахиваю руками, точно хочу обняться с незримым компаньоном. Не могу поверить в свое счастье!
Это надо отпраздновать по-настоящему! Даешь питейный запас! Большими, жадными глотками я осушаю сразу две пинты. Хмель так ударил мне в голову, точно я хватил чистого спирта. Снова и снова выглядываю я из-под тента, чтобы убедиться, что все это не сон и не обман зрения. Я даже ущипнул себя — ой! Да, все правильно. И воду я смог донести до рта и по-настоящему напился, чего никогда не бывало во сне. Нет, это не сон! Все и в самом деле происходит взаправду!
На радостях я скачу. Одним словом, отпраздновал событие!
Ладно, парень, а сейчас пора успокоится. Ты еще пока не дома. Что это за маяк? Это не может быть Антигуа. Где ты — южнее, севернее? «Уточка нацелена как раз на темный коридор между двумя пятами света. Когда я подойду поближе, может быть, немного подгребу, а может, приспособлю весла к надувным камерам, чтобы они действовали как кили. Но даже если я и не вырулю к земле, радиомаяк наверняка меня здесь выручит. Когда взойдет солнце, я включу его в последний раз.
От возбуждения я почти не могу спать, и только временами задремываю на полчаса. Пробуждаясь, и снова и снова спешу удостовериться, что это не фантастический сон, а объективная реальность. Прямо но курсу показывается еще одно светлое пятно. Надеюсь, что утром на горизонте появится выступающая над водой оконечность острова, которого можно будет достичь засветло. Даже при свете дня высадка — достаточно рискованное мероприятие. А если я подойду к острову только ночью… Ладно, об этом еще рано думать! Сейчас надо отдохнуть…
21 апреля,
день семьдесят шестой
И ВОТ НАСТУПАЕТ МОЙ СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ рассвет. Я не верю своим глазам — так роскошна панорама, развернувшаяся перед моим взором. В ней столько зелени! После проведенных в океане месяцев, где я мало что видел, кроме голубизны неба, голубизны моря и голубых рыб, буйство ярко-зеленого цвета производит на меня ошеломляющее, впечатление. Впереди открылась не кромка далекого острова, как я думал вчера. На юге из океана встает роскошный, как сады Эдема, гористый остров, возвышающийся до небес. На севере виден второй с высоким горным пиком. А прямо по курсу лежит небольшой плоский островок — и все это не в туманных очертаниях, а как насыщенная яркими красками отчетливая картина. До берега остается миль пять-десять, и моя «Уточка» устремляется к середине острова. Северная часть острова окружена отвесными утесами, вокруг которых кипит и пенится океанский прибой. На юге обрывистый берег переходит в песчаный пляж, за которым виднеется несколько белых строений: по-видимому, это жилые дома.
Но как ни близок берег, я не могу еще чувствовать себя в безопасности. Высадка на сушу неизбежно сопряжена с риском. Если меня отнесет к северному побережью острова, я рискую разбиться об острые коралловые утесы. На юге мне придется пересекать широкий рифовый пояс, прежде чем меня вынесет на пляж. И если я доберусь туда целым и невредимым, у меня вряд ли хватит сил, чтобы дойти или хотя бы доползти до человеческого жилья. Но так или иначе, сегодня настанет конец моему путешествию — возможно, еще на исходе дня.
Включаю радиомаяк и впервые вскрываю медицинскую аптечку. Как и все остальное снаряжение, что у меня здесь есть, я сберегал ее на самый крайний случай. Достаю из нее крем и вымазываю весь его запас на свои болячки, затем выкраиваю себе треугольный подгузник. Я попытаюсь заставить «Уточку» обойти остров с юга, чтобы при высадке не пришлось преодолевать прибойный накат наветренного берега. Если из этого ничего не получится, буду высаживаться на пляж. Мне потребуется обеспечить себе всю возможную защиту. Завернусь в пенопластовый матрас, который поддержит меня на плаву и послужит буфером при ударах о кораллы. Срежу с плота навес, чтобы не оказаться под ним в ловушке, а его ткань пригодится мне, чтобы обернуть руки и ноги.
Постараюсь сделать так, чтобы «Уточка» не перевернулась и вынесла меня на берег, но думаю, что нижняя камера будет разорвана в клочья. Надо все свое имущество привести в порядок и надежно его закрепить. Устраиваю большую уборку, выбрасываю за борт ненужный мне больше хлам и упаковываю в мешки аптечку и другие предметы первой необходимости. Сгрызаю пару рыбных палочек, по вкусу гораздо больше похожих на сальные свечи, чем на рыбу. Но теперь я могу обойтись без продовольственных запасов. Мои собачонки тычутся в меня носами. Да, друзья мои, скоро я вас покину. Куда разведут нас наши дороги? Выкидываю остатки прогорклой рыбы, за исключением нескольких сухих янтарных ломтиков, решив сохранить их в качестве сувениров. Что еще? Ах, да —еще пинту воды, чтобы подкрепиться перед высадкой.
С каждой проходящей волной до моего слуха доносится какой-то новый звук… Ррррр… Ррррр… Громкость его нарастает. Мотор! Вскакиваю на колени. Со стороны острова, в паре сотен ярдов от меня, острый белый форштевень с расклешенными бортами бросается на грудь очередной волне, а потом с плеском обрушивается с нее вниз. Лодка взбирается вверх и сваливается вниз, вверх и вниз, ближе и ближе к моему плоту. Она невелика — футов, может, двадцать, — сделана из грубо оструганных досок и покрашена в белый цвет, а вдоль планширя отведена зеленая полоса. С лодки на меня изумленно таращатся трое темнолицых людей. Я вскакиваю, машу им рукой и кричу: «Хелло!» Они тоже машут в ответ. Ну, уж на этот-то раз меня определенно заметили. Спасен! Не верится, просто даже не верится… Осталось совсем немного. Не надо пересекать рифы, не надо больше тревожно вслушиваться, не зарокочет ли самолет. Я различаю два лица цвета красного дерева с золотистым отливом и третье — черное: на голове у рулевого мягкая соломенная шляпа с широкими полями, развевающимися от ветра. Майка на нем полощется, как флаг. Он делает разворот перед моим плотом, лодка замедляет бег и останавливается возле меня. Все трое — мои сверстники; с растерянным видом они что-то лопочут на непонятном языке. Вот уж скоро три месяца, как я не слышал звуков человеческого голоса.
— Hablar espanol? — кричу я им.
— Нет, нет!
Что это такое они говорят?
— Parlez — vous francais?
Я не могу разобрать ответа, потому что они говорят, перебивая друг друга. Указываю на берег:
— Что за острова?
— Ааа…— Кажется, до них дошло.
— Гваделупа,, Гваделупа.
Так, значит, это французский. Но такого французского слышать мне не доводилось никогда. Позже я узнал, что эта разновидность французского, на котором здесь говорят с пулеметной скоростью, называется креольским наречием. Через несколько минут мне удается установить, что самый черный из них говорит по-английски, хотя с сильным карибским акцентом и в ритме калипсо. Наверное, в этой ситуации мне нелегко было бы уразуметь даже земляка из Новой Англии, но я все же начинаю улавливать смысл его речи.
Мы сидим в своих крошечных суденышках, поднимаясь и опускаясь вместе с волнами, разделенные всего несколькими ярдами. На мгновение мы все умолкаем и только разглядываем друг друга, совершенно не зная, что сказать. Наконец они задают мне вопрос:
— Ты чего делаешь, парень? Чего надо?
— Я нахожусь в море уже семьдесят шесть дней. Они снова начинают громко гомонить между собой.
