Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов
Федор тряхнул головой, еще раз взглянул на стену, почувствовал страшную горечь во рту, машинально достал конфетку и ушел из театра.
Завершил он свой театральный выход бутылкой водки, чему Лида была несказанно рада, так как Федор совсем как не мужик стал – два года ни капли в рот, даже ей не позволял притронуться к алкоголю.
– Где был? – спросила после ужина Лида.
Федор посмотрел на нее, не зная, сказать или нет, поколебался пару секунд и ответил:
– К Глазычеву заходил. На пенсию мужик пошел.
Глава 22. На глухом полустанке
Лида легла спать, а Федор вышел в коридор и стал просматривать под тусклой лампочкой газету. Газета невыносимо громко шуршала, он свернул ее и засунул за ящик. Выкурил уже три папироски, но домой заходить медлил. Дерейкин чувствовал, что его начинает забирать. Два раза он молчком уходил из дома в подобном состоянии «на улицу», кантовался у приятелей или в сквере, а через несколько дней так же молчком возвращался. Лида ни о чем его не расспрашивала, и Федор был благодарен ей за это. Он не оправдывался, не старался смягчить обстановку, он продолжал жить так, как будто она, его жизнь, никак и не прерывалась. А Лида все несла в себе, и ей было жалко и себя, и – она ничего не могла поделать с собой – Федора.
Она и в первый раз, и в другой хотела сказать ему, что он свободен и волен поступать, как ему угодно. Но он возвращался, пару дней молчал, что-то переваривал в своей душе, а потом все возвращалось на круги своя. И он не вспоминал, не хмурился, и она ни словом, ни жестом не выдала сжигавших ее чувств. Ей, конечно, хотелось узнать, по каким дворам мыкается ее муж, и чья юбка у его ног, но вполне вероятно, он и не по бабам ходит, и даже не по дружкам своим, которых у него, кстати, не так уж и много. Да и все они мужчины серьезные, семейные – кто же это из них станет у себя принимать беглеца из чужой семьи?
Лиде было очень больно. То счастье, которое надеялась она получить, выйдя замуж за основательного мужика, а Федор был очень основательный – и образован, и грамотен, и силища какая, и должностями бог не обидел, – но вот переперчил Создатель его организм чем-то пряным, не житейским совсем. Мечтательности в нем, фантазий неуемных – как в ребенке! Иногда кажется, что он и не взрослой жизнью живет, а той, что у него в детстве была. Разве можно так, Господи? Кто бы подсказал – что делать? А и подскажи, Федор вряд ли послушается, будет жить по-своему, как оно только одному ему видится. Господи, за что мне судьба такая? – убивалась Лида, но тут же просила у Бога прощения за то, что чересчур жадна до чужой души.
Она еще до войны знала все и о его институтских девушках, и о трагедии, постигшей его невесту, у нее еще имя такое интересное было, Эсмеральда, кажется. Ой, какая Эсмеральда? Он же про Изабеллу все рассказывал – Изабелла! Знала и о первой его жене Екатерине, актрисе театра, догадывалась и о присутствии еще одной, а может, и нескольких женщин, которые опалили ему душу почище его лица и теперь уже никогда не оставят его в покое. Одно было странно ей, что он по натуре своей не был кобелем каким или, как это красиво говорят, Дон Жуаном. Самый простой парень, мужик, каких тысячи, но что-то в нем было не совсем простое, что-то тянуло к нему даже тех женщин, к которым он сам был глубоко безразличен. Да ему вообще бабы не нужны! – как-то пришла ей в голову шальная мысль, и она так крепко застряла у нее в голове, что со временем благодаря ей Лида успокоилась и вообще перестала переживать по поводу Фединых «бегств» из дому. А с годами он и вовсе перестал отлучаться куда. Ему вполне хватало уединения во время его рейсов по Неже, которые занимали иногда несколько недель. Было у него там чего с кем на его теплоходе, не было – Лиду уже по большому счету и не волновало. Зарплата в дом поступает, мужик ухожен, уважаем – чего еще бабе надо? Приласкает иногда, никогда не обидит, слова обидного не произнесет. Одна помощь по дому и зависть от окружающих баб.
Да, и сейчас его забрало. Он вышел из дома и побрел в сторону вокзала. На вокзале купил водку, хватило на чекушку, выпил ее из горла, отломил веточку пихты и закусил горько-кислой хвоей. Уже за полночь он попал на какой-то глухой полустанок. Три скамейки, пара домишек, здание станции, как спичечный коробок. Жить не хотелось. Переночевать он решил на скамейке. Но сон долго не шел. Круглые часы уже показывали третий час. Сон, как робкий щенок, боится спрятанной ярости. Федор усмехнулся, подумав об этом. И тут же размягчился. Лег на жесткие брусья скамейки, подложил под голову кулак и закрыл глаза. Незаметно задремал. Почувствовав на себе взгляд, он открыл глаза и увидел трех парней, усевшихся на соседнюю скамью. Никого больше не было вокруг. Федор закрыл глаза, сдерживая себя, на счет десять внезапно открыл их. Троица была рядом. И один из них уже наклонился над ним. Федор встретил его сосредоточенное лицо коротким прямым ударом, и лицо запрокинулось и упало сбоку вместе с обмякшим телом. Дерейкин сел и стал ждать продолжения событий. Продолжения не последовало. Воинство ретировалось, оставив на полу свою треть.
– Сволочи, спать не дадут, – пробурчал Федор. – Вставай, чего лежишь? Вставай, говорю! Ты живой?
Пострадавший приподнял голову, мутно посмотрел на Дерейкина.
– Что же друзья твои бросили тебя? Не дорог ты им. Как звать-то?
– Федор.
– Федор. Что же ты, Федор, хотел от меня?
Тезка молчал. Федор лег и продолжил:
– Это ты напрасно возжелал, я пуст, как и ты. В кармане вошь на аркане. Да блоха на гребешке. А в душу так вообще не советую заглядывать ко мне. Очень не советую!
Глава 23. Полкило печенья
Однажды в картинной галерее, куда он заглянул по пути на реку совершенно случайно, так как
