Пётр Губанов - Пробуждение

Полумрак и тишина в карцере. Авилову вдруг показалось, будто очутился под колоколом, который опускали прежде в воду для ремонтных работ под днищем судна. «Кто-то выдал! — обожгла его мысль. — Какова опасность для остальных?! Где Крылов и Шумилин? Сидят ли, как я, под арестом или на воле?.. Где остальные?»

Крылова заперли в пустом канатном ящике. Возле входного люка выставили часового. Арестовали его в машинном отделении, в присутствии вахтенных машинистов.

«Что случилось? Какой удар нанесен подполью на крейсере?» — думал Крылов.

В канатном ящике было холодно и сыро. В спертом воздухе висел застоявшийся запах красок, ветоши и тросов.

Крылов пытался убедить себя, что произошло недоразумение. «Осторожный барон, наверно, приказал взять меня под арест по подозрению», — думал он. Это было бы куда легче, чем провал на крейсере и арест всех членов судового комитета. Крылов вспоминал разговоры с судкомовцами, сопоставлял отдельные факты, взвешивал последние события. Выходило, что у начальства не должно быть никаких улик. Казалось, все предусмотрено, чтобы ничто не просочилось из нижних матросских и служебных помещений в верхние офицерские каюты.

«Неужели кто-нибудь из нас допустил промах?»

Шумилин находился в это время на берегу. Дежурный по крейсеру встретил его возле трапа, когда тот возвращался из увольнения.

— Прямо с бала да в карцер! — усмехнулся он и приказал взять его под арест.

Вечером, после спуска флага, дежурный по кораблю зачитал команде приказ об аресте и привлечении к суду троих заговорщиков и составе суда особого присутствия. Корабельный писарь раскрыл толстую книгу в кожаном переплете — Свод морских установлений. Прочитал тексты указанных в приказе нескольких статей.

Из казуистических фраз Свода военно-судных установлений матросы мало что разобрали, кроме слов «смертная казнь через расстреляние».

Замерли разом две матросские шеренги на верхней палубе.

Глухой и протяжный вздох прозвучал в наступившей тишине.

— Разойтись! Подвахтенные вниз!

Тревожно засвистели боцманские дудки.

Первое, что пришло в голову Яхонтову, когда его известили о назначении в состав военно-судной комиссии, было отказаться от участия в ее работе. Но на военном корабле не говорят «не желаю» или «не могу». Ответ на любое приказание начальника мог быть только один: «Слушаюсь!»

Когда был свободен от вахты, прапорщик старался не выходить из каюты, словно мог в ней отсидеться. Потом пришло ему в голову сказаться больным и уклониться от участия в судебном разбирательстве. Прапорщик ухватился за это, как утопающий за соломинку. Но тут же его обожгла постыдная мысль: «Врач освидетельствует состояние здоровья, и обман обнаружится!»

— Нет! Только не это!

Вестовой Корнева явился к Яхонтову в каюту и сказал, что его просят прийти в караульное помещение. Там собрались члены суда особого присутствия.

Машинного унтер-офицера Крылова, артиллерийского кондуктора Авилова и минно-торпедного содержателя Шумилина вызывали по одному. Допрашивали их, не углубляясь в дебри судопроизводства, с какой-то ледяной небрежностью. Казалось, суду все известно.

Старший лейтенант Корнев и инженер-механик Вурстер задавали вопросы привлеченным к суду. Лейтенант Соловьев молча, с любопытством изучал подсудимых.

Яхонтов был единственный из судей, кто доподлинно знал, что обвиняемые (по меньшей мере — один из них) вступили заранее в тайный сговор и замышляли захват корабля. Остальные четверо членов суда никакими сведениями не располагали. Прапорщик понял в процессе расследования, что никаких явных улик против обвиняемых не было.

Корнев и Вурстер пытались выявить участников заговора, но ни одна фамилия больше не всплыла в ходе разбирательства.

Крылов и Авилов потребовали привести в караульное помещение неизвестное лицо, от которого исходит наговор, чтобы тот под присягой подтвердил свои показания.

Посоветовавшись, члены суда пришли к мнению, что очная ставка осведомителя и обвиняемых ничего нового не добавит к материалам дознания. Для обвиняемых так и осталось неизвестным имя тайного осведомителя.

Никакой неприязни или враждебности к подсудимым Яхонтов не чувствовал. Все трое показались прапорщику симпатичными людьми. На суде они держались твердо, на вопросы отвечали неторопливо, с достоинством. Больше всего поразила Яхонтова их уверенность в своей правоте. Это злило и сбивало с толку членов суда.

Вурстер злобствовал. Он стремился выявить тех, кто устраивал аварии в машинном отделении, выводил из строя котлы. Инженер-механик уже не сомневался, что не без участия Крылова лопнул цилиндр высокого давления и, может быть, именно он был главный виновник. Но никакие перекрестные вопросы, никакие уловки дознавателей не могли заставить Крылова признаться в совершении аварий и вскрыть остальных участников преступления.

— Закоренелый негодяй! — выдавил Вурстер, когда увели не признавшего своей вины машинного унтер-офицера. — Полагаю, пора кончать канитель!

— Я тоже считаю, хватит с нас, — поддержал Соловьев инженера-механика. — Все ясно. Пора выносить приговор.

Корнев окинул быстрым взглядом стушевавшегося Яхонтова и не счел нужным поинтересоваться его мнением.

— Но… господа офицеры, наше дознание не добавило ровным счетом ничего к тому, что было известно раньше, — сказал старший лейтенант. — Мы не выявили остальных участников заговора, не нашли злоумышленников. Будет ли достаточно веской и убедительной мотивировка приговора? Устроит ли она командира отряда?

— Сформулируем таким образом обвинение, что комар носа не подточит, — заверил Соловьев.

— А все-таки жаль, что не дознались! — сокрушенно произнес Вурстер. — Стебли-то мы отрубим, а вот корни останутся целые. На дыбу их да кнутом, как в прежние времена! Быстро бы развязались языки.

— Авось негодяи в последний момент перед казнью признаются, — сказал Соловьев. — Не каждый может без страха и ужаса взглянуть в глаза смерти.

— Пожалуй, — согласился Корнев.

Мысль о том, что удастся выявить остальных заговорщиков перед самым расстрелом, подтолкнула членов суда поторопиться с вынесением приговора. Никаких других мнений, кроме «смертная казнь через расстреляние», никто не высказывал в процессе дознания. Но для соблюдения установленной формальности полагалось опросить каждого в отдельности, чтобы получить определенный ответ: «да» либо «нет».

Первым подлежал опросу самый младший по званию из всех членов военно-судной комиссии прапорщик Яхонтов. Председатель суда сложил стопочкой протоколы дознания, подровнял их, положил на стол. Поправив белоснежные манжеты мягким постукиванием пальцев, он поднял усталые глаза на прапорщика.