Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»
Полчаса спустя, когда я все еще продолжал трещать из моей новой игрушки, он с тревогой спросил:
– А вы не боитесь, что израсходуете все свои патроны?
Он совершенно успокоился, когда я сказал ему, что Вада захватил с собой для меня пятьдесят тысяч патронов.
Во время стрельбы в море показались две акулы. Мистер Пайк сказал, что это крупные экземпляры, около пятнадцати футов длины. Было воскресное утро, так что, кроме людей, управляющих судном, команда была свободна, и вскоре плотник, одного за другим, поймал обоих чудовищ на огромный канат вместо лесы, с привязанным к нему гигантским железным крюком и куском свинины, величиной с мою голову. Их подняли на палубу. И здесь я снова увидел пример жестокости моря.
Вся команда собралась вокруг акулы с карманными ножами, топорами, дубинами и взятыми из кубрика огромными ножами для мяса. Я не буду рассказывать подробностей, скажу только, что они смотрели с жадностью и сладострастием и орали и выли от восторга, проделывая ужасные вещи. Наконец, одну акулу выбросили обратно в океан, проткнув ей заостренным колом верхнюю и нижнюю челюсти так, что она не могла закрыть пасти. Таким образом она была обречена на неизбежную и медленную голодную смерть.
– Я вам что-то покажу братцы, – закричал Энди Фэй, когда они принялись за вторую акулу.
Мальтийский кокни проявил себя талантливым церемониймейстером в расправе с первой акулой. Мне кажется, ничто так не восстановило меня против этих скотов, как то, что я затем увидел. Под конец истерзанное животное билось по палубе, совершенно выпотрошенное. От него не оставалось ничего, кроме оболочки, и все же оно не умирало. Поразительно было, что жизнь не покидала его, когда все внутренние органы были удалены. Но впереди были более удивительные вещи.
Муллиган Джекобс с окровавленными по локти руками, не сказав даже «с вашего разрешения!», внезапно сунул мне в руку какой-то кусок мяса. Я отскочил назад и уронил его на палубу, а кучка людей на палубе подняла веселый вой. Мне стало стыдно. Эти скоты оказывали мне мало почтения; а в конце концов человеческая натура так странно и так сложно устроена, что даже философу неприятно, если его не уважают животные его собственной породы.
Я посмотрел на то, что уронил. Это было сердце акулы, и тут, на моих глазах, лежа на раскаленной палубе, где смола выступала между досок, это сердце билось.
И я посмел. Я не мог позволить этим скотам смеяться над моей брезгливостью. Я нагнулся и поднял сердце и, сдерживая тошноту, скрывая угрызения совести, держал его на руке, ощущая его биение.
Во всяком случае я одержал некоторую победу над Муллиганом Джекобсом, так как он покинул меня для более интересного развлечения – мучения акулы, которая не хотела умереть. Она лежала некоторое время совершенно неподвижно. Муллиган Джекобс нанес ей по носу сильный удар топорищем, и, когда животное ожило и забилось на палубе, маленький ядовитый человечек вскричал в экстазе:
– В нем пламя, в нем пламя, и оно здорово жжет!
Он кривлялся и корчился в дьявольском восторге и снова нанес ей удар, заставив ее биться.
Это было уже слишком, и я бежал – конечно, делая вид, что это мне надоело или перестало меня интересовать, и в рассеянности держа в руке все еще бьющееся сердце.
Поднимаясь на корму, я увидел, как мисс Уэст выходит из рубки со своей рабочей корзинкой в руках. Кресла стояли с этой стороны так, что я пробрался вдоль рубки с правой стороны, чтобы незаметно выбросить в море ужасную вещь, которую я держал. Но высыхая сверху в тропической жаре и все еще продолжая сокращаться внутри, оно прилипло к моей руке, так что бросил я неудачно. Оно застряло в перилах в тени, и, когда, открывая дверь, чтобы сойти вниз вымыть руки, я взглянул на него в последний раз, оно все еще билось там, куда упало.
Когда я возвращался, оно все еще билось. Я услышал сильный всплеск и понял, что туловище выбросили за борт. Я не пошел к мисс Уэст и стоял, зачарованный этим сердцем, которое билось в тропическом зное.
Громкие крики матросов привлекли мое внимание. Они взобрались на реи и следили за чем-то в море. Я посмотрел в том же направлении и увидел удивительную вещь. Выпотрошенная акула была жива. Она двигалась, плыла, билась в воде и все время старалась уйти с поверхности океана. Иногда она уходила вглубь на пятьдесят, даже на сто футов, но затем, все еще стараясь уйти с поверхности, невольно выплывала на нее. Каждая такая неудачная попытка вызывала дикий смех матросов. Но над чем они смеялись? Это было потрясающе, ужасно, но это не было смешно. Посудите сами! Что может быть смешного в зрелище: обезумевшая от боли рыба, беспомощно плавающая на поверхности моря и подвергающая жгучим лучам солнца свою ужасную пустоту.
Я было отвернулся, когда возобновившиеся крики снова привлекли мое внимание. В море появилось еще с полдюжины акул меньших размеров, девяти-десяти футов длиной. Они напали на своего беспомощного товарища. Они рвали его на куски, уничтожали, пожирали. Я видел, как последний кусок его исчез в их пастях. Он исчез, растерзанный, похороненный в живых телах ему подобных и уже переваривался ими. А здесь, в тени, это невероятное чудовищное живое сердце все еще продолжало биться…
Глава XXIV
Плавание обречено на несчастья и смерть. Я теперь знаю мистера Пайка и, если он когда-либо узнает, кто такой мистер Меллер, убийство неминуемо. Мистер Меллер – не мистер Меллер. Он не из Георгии. Он из Виргинии. Его зовут Вальтгэм – Сидней Вальтгэм. Он один из виргинских Вальтгэмов, правда, паршивая овца, но все же Вальтгэм. В этом я так же твердо уверен, как и в том, что мистер Пайк убьет его, если узнает, кто он.
Дайте мне рассказать, как я все это узнал. Это было вчера, незадолго до полуночи, когда я вышел на корму, чтобы насладиться юго-восточным пассатом, в котором мы сейчас идем, чтобы обогнуть мыс Сан-Рок. На вахте стоял мистер Пайк, и я шагал рядом с ним взад и вперед, слушая его рассказы о пережитом. Он часто рассказывал мне о нем, когда был в духе, и часто упоминал с гордостью и даже с благоговением о капитане, с которым проплавал пять лет. «Старый капитан Соммерс, – говорил он, – самый лучший, прямой, благородный человек, с каким я когда-либо плавал, сэр».
Ну так вот! Вчера наш разговор коснулся мрачных тем, и мистер Пайк, несмотря на собственную жестокость, осуждал жестокость мира вообще и в частности жестокость человека, убившего капитана Соммерса.
– Это был старик, ему уже перевалило за семьдесят, – продолжал мистер Пайк, – и говорят, он слегка был разбит параличом – сам я несколько лет не видел его. Мне, понимаете ли, пришлось убраться с побережья из-за неприятностей. И этот дьявол, второй помощник, захватил его в постели и забил до смерти. Это было ужасно! Мне рассказывали об этом. Это произошло в самом Сан-Франциско на борту «Язон Гаррисон», одиннадцать лет тому назад. А знаете, что они сделали? Во-первых, они даровали убийце жизнь, когда его следовало повесить. Говорили, что он ненормален вследствие того, что за много лет до этого сумасшедший кок раскроил ему череп. А когда он проработал семь лет, губернатор простил его. Он ничего не стоил, но его родные – влиятельный старый род в Виргинии – Вальтгэмы. Я думаю, вы слышали о них – и они использовали всяческое давление. Его звали Сидней Вальтгэм.
