Януш Мейсснер - Черные флаги
Первой мыслью вицекороля было открыть огонь по проклятым бандитам, однако, всмотревшись в план порта, он понял, что таким путем ничего не добьется: вход в бухту был неудобен и мелок, а отмеченный вехами фарватер так узок, что неповоротливые тяжелые каравеллы могли преодолеть его только поодиночке. Корсары же, защищенные со стороны моря жилыми домами и зданиями портовых складов, могли поджечь или затопить своими залпами любой корабль, оказавшийся в пределах досягаемости их орудий. Так или иначе, дон Энрикес вынужден был начать с ними переговоры, тем более что опять начиналась буря.
Переговоры проходили на маленьком островке, расположенном напротив северного края лагуны Тамагуа, меньше чем в двух милях от входа в порт. Со стороны корсаров вел их Пьер Каротт, Тампико представлял перепуганный комендант порта, а дон Энрикес прислал адмирала своей эскадры.
После короткой дискуссии стороны пришли к соглашению. Адмирал от имени вицекороля обещал не атаковать корсаров, если те пропустят эскадру в порт и позволят спокойно причалить к берегу, а сами станут в стороне на якорях и отплывут вечером.
Через час после заключения соглашения первая каравелла уже вошла в бухту, а прежде чем зашло солнце ещё девять других уже стояли вдоль берега, на том месте, которое прежде занимали корабли корсаров. Только три самых больших испанских парусника оставались по-прежнему на внешнем рейде, и как только свита вицекороля удалилась в сторону аламеды, загремели орудия его эскадры.
Это было настолько неожиданно и внезапно, что большинство корсаров не успели даже поднять якоря, когда мачты их уже были сбиты и надстройки охватил огонь. Один из французских фрегатов успел поднять паруса и, несомый ветром, выбросился на низкий южный берег. Несмотря на это, капитан его открыл огонь из всех орудий и успел зажечь флагманский корабль испанцев, что на время смешало нападавших. Но зато два других фрегата корсаров уже тонули, продырявленные тяжелыми ядрами, а когда загремели и тяжелые портовые пушки, гибель остальных стала очевидной и неизбежной.
Следующим эта судьба постигла “Найф”. Мэддок, понадеявшись на своих испанских сообщников и обещания де Сото, которые при их посредничестве получил в обмен за выдачу Мартена, чувствовал себя в полной безопасности. Его фрегат стоял на якоре у северного берега бухты, на гротмачте трепетал английский флаг, поднятый заблаговременно, чтобы его легче можно было различить. Но капитаны каравелл, вопреки всем уверениям и обещаниям вицекороля, не получили инструкций кого-либо щадить. Их перекрестный огонь прошелся по палубе “Найфа” как торнадо, сметя все мачты и едва не расколов корпус надвое. Испанцы стреляли по спасательным шлюпкам, словно по домашним уткам, плававшим в садке, так что мало кто добрался до берега, и всего две сумели проскочить на мелководья в устье Темеси.
Вслед за ними двинулся не пострадавший ещё “Ванно”, и Каротт, минуя “Зефир”, на котором срочно поднимали все паруса, крикнул Мартену, чтобы тот плыл в том же направлении.
Мартен поначалу принял безумное решение выйти на внешний рейд под огнем береговых орудий и прорвать блокаду со стороны моря. Но на этом пути все было против него, даже ветер, который со все большей силой дул с востока, гоня пенистые высокие волны по заливу. Лавировка под этот ветер в тесном проходе между мелями уже сама по себе представляла даже для “Зефира” огромный риск. А сейчас отовсюду гремели залпы, а у выхода его поджидали не меньше тридцати орудий с каждого борта испанских кораблей.
Взвесив все обстоятельства, Ян решил последовать примеру Каротта, хотя не имел понятия, каким же образом “Зефир” и “Ванно” смогут попасть в открытое море. Но во всяком случае пока что он — как и Каротт — оказался вне пределов досягаемости орудий испанцев, которые не отважились преследовать корсаров вдоль западного берега залива, где их каравеллы со слишком большой осадкой могли легко сесть на мель.
Правда, плавание по столь мелким водам и для “Зефира” представляло немалую опасность. С востока подходили тучи, ветер свистел в такелаже, и корабль, подставив волнам борта, раскачивался так резко, что команда едва держалась на ногах.
Мартен знал, на что способен “Зефир” в столь трудных условиях, если не подведет команда. Но сейчас на борту были в основном индейцы и негры, а не его испытанные морские волки. Малейшее опоздание с выполнением маневра, малейшая неточность при перекладке рей могли бросить корабль на рифы, не говоря уже о мелях, которые он мог встретить по пути, летя со скоростью десяти миль в час.
И в довершение всего Мартен не знал толком залива, и единственным ориентиром по этой части мог служить “Ванно”, опережавший его на полмили. Приходилось неустанно следить за его маневрами и целиком положиться на Пьера Каротта, не имея понятия, каковы вообще его намерения и что он сделает в следующую секунду.
Тем временем начало темнеть; плотные облака закрыли все небо, преждевременно погасив заходящее солнце. На их темном фоне с головокружительной скоростью проносились клочья грозовых туч, черных и мрачных, с раскатами грома и короткими вспышками молний. С северо-востока катился ещё более тяжелый, массивный вал сизых туч, насыщенных ливнем, который создавал непроницаемую стену между вспенившейся поверхностью залива и мрачным небом. Оба корабля теперь направлялись прямо к правому крылу этой стены, идя круто к ветру, благодаря чему бортовая качка несколько уменьшилась, зато усилилась килевая. Высоченные валы косо рушились на нос, вздымаясь выше надстроек, а брызги и пятна пены, сорванные напором вихря, орошали нижние паруса и обрушивались на доски палубы с грохотом, напоминающим стук града.
И тут Мартен, который стоял рядом с рулевым Поцехой, заметил среди смятения низких туч, белых гребней и дождя, хлеставшего воду косыми струями, багровый отблеск — и секундой позже пораженно увидел, как передняя мачта “Ванно” рушится на палубу. Только потом услыхал он грохот орудийного залпа, бывшего тому причиной.
“Ванно” стремительно завалился под ветер и — словно ткнувшись носом в невидимую преграду — стал разворачиваться на месте, все выше задирая корму.
— Тонут! — крикнул Поцеха. — Там! Каравелла…
Вихрь рвал слова, мешая их с криками команды. В том месте, где блеснул залп, на миг, словно зловещий призрак, мелькнул силуэт испанского корабля и растворился среди туч.
Каротт до последней секунды прекрасно знал, где находится и куда плывет. Отдавал себе отчет и о положении всех неприятельских кораблей, по крайней мере по тому состоянию, какое существовало до начала бури. Хотел миновать их под покровом ливня, верно полагая, что в таких условиях те не тронутся с места. Он не мог однако предвидеть, что якоря одной из каравелл, стоявшей ближе всех к устью Пануко, уступят напору ветра и волн, вспахивая мягкое илистое дно. На протяжении получаса капитан этой каравеллы неоднократно пробовал найти лучший грунт, и на самом деле его обнаружил, но тем временем его корабль продрейфовал почти на две мили дальше к западу.
Обнаружив на своем пути каравеллу, вынырнувшую из туч на расстоянии пушечного залпа, Каротт уже никак не мог увернуться. Не мог и переменить курс из-за близости мелей, о существовании которых предупреждали характерные изломы волн. Приказал готовить орудия, но не успев открыть огонь, “Ванно” был просто изрешечен залпом испанцев и тут же стал тонуть, стремительно погружаясь в воду. Две трети экипажа пали под огнем, многие были тяжело ранены. Каротт сам был ранен в шею и в голову, но пока не терял сознания. Успел ещё спустить две шлюпки, из которых первую перевернула волна. До второй добрался вплавь последним, причем сумел спасти нескольких своих матросов, но настолько был ослаблен потерей крови и борьбой за собственную жизнь, что мысли его путались, как в горячке, глаза застилала мгла, а в сознании осталось только щемящее чувство жалости и боли от утраты “Ванно”. Видимо потому он не отдал гребцам никакого приказа и шлюпка, влекомая волнами, оказалась на пути “Зефира”, который летел прямо на неё на всех парусах, словно дух разрушения и мести.
Каротт заметил его в тот миг, когда шлюпка, отброшенная гребнем огромной волны, падала в глубокую, белую от пены пропасть. Увидел слишком поздно, чтобы увернуться, и утратив самообладание, рухнул навзничь и уже не пытался подняться.
Он был уверен, что пришел конец; когда шлюпку подбросило вновь, увидел длинный, мокрый от брызг бушприт и сверкавший торс крылатого юноши, а за ним темную массу корабля, возносившуюся прямо в облака. Зажмурился в ожидании, что все это рухнет на него, но вместо треска раскалывавшейся шлюпки сквозь рев ветра и моря услышал далекую, но все равно отчетливую команду Мартена:
— Руль право на борт!
Приоткрыв глаза, Каротт с трудом поднялся. Глубоко ушедший в воду левый борт, косо торчавшие мачты и пирамида парусов, вибрирующий от напряжения, промелькнули так низко над ним, что, казалось, их можно было достать поднятым веслом. Под защитой “Зефира” ветер словно ножом отрезало, а через несколько минут он с удвоенной яростью налетел из-за кормы, так что шлюпку отбросило в сторону на добрых двадцать ярдов. Быть может, именно благодаря этому команда наконец сбросила апатию, а Каротт, поддерживаемый своей небывалой жизненной силой, перебрался к рулю и, приняв команду, велел грести так, чтобы в положении носом к волне удерживаться на месте или по крайней мере уменьшить дрейф.
