Януш Мейсснер - Черные флаги
Соборы, торговые площади и улицы, за исключением кварталов богачей, заполнялись нищими и прокаженными — leperos, выставлявшими на вид свои гнойные раны, культи и гниющие тела. Попрошайничали и крали днем, ночью же играли в кости и карты, пили, скандалили, а нередко убивали или грабили запоздавших прохожих, если прежде не попадали в руки городской стражи, которая объезжала город, и не оказывались за решеткой.
В дни праздников проходили многочасовые, куда дольше чем обычные, богослужения, и величественные процессии с музыкой, песнями, хоругвями, фигурами святых, статуями, изображавшими крестный путь, с половодьем цветов, рассыпаемых детьми.
Каждый день перед заходом солнца, когда жара становилась не столь изнурительной, через аламеду в сторону Пануко медленно тянулась цепочка экипажей. В них сидели дамы, часто прехорошенькие и всегда богатые — жены и дочери гачупиносвыряженные в шелка, с огромными веерами из перьев, увешанные драгоценностями, пахнущие пачулями. Рядом на конях гарцевали кабальеро и идальго из лучших фамилий. Их седла, чепраки и уздечки сверкали серебром, огромные шпоры позванивали о золоченые стремена, а мягкие сомбреро, цветные шелковые рубашки, атласные болеро, короткие панталоны — зеленые, синие, или желтые, вышитые золотыми галунами и разукрашенные серебряными пуговицами — рябили в глазах.
Толпа пеших, не столь состоятельных креолов, индейцев в живописных ярких серапе, офицеров низших чинов, чиновников, метисов, актеров и художников, гринго, веселых девиц peyn d'oro таращилась на этот выезд hombres finos, а когда экипажи и всадники в сумерках возвращались, рассыпались по пульхериям, игорным домам и цирковым балаганам, притонам и лупанариям.
Развлечения высшего света не слишком отличались от утех простого народа: кавалеры и дамы меняли наряды и съезжались в театр, на бал-маскарад в салонах коррехидора или играли в монте по частным домам, причем горы серебра переходили из рук в руки, а вино лилось рекой.
За два года цены в Тампико возросли втрое, и в результате огромного спроса на европейские товары контрабанда расцвела, как никогда. Чиновники принимали жирные взятки — морбидас и на все закрывали глаза; комендант порта и таможенники получали процент с доходов от контрабанды. Торговые суда с Ямайки и Гаити и корсарские корабли с грузом, о происхождении которого никто не спрашивал, входили в порт якобы для пополнения запасов или ремонта и замены поврежденных парусов; потом с них выгружали сундуки, мешки и тюки, чтобы — в соответствии с законом — передать их на хранение в беспошлинной зоне, шкиперы же отправлялись в город, где в торговых конторах заключались сделки и обменивались расписками в получении. Наконец ночью на склады прибывали получатели — местные купцы, перекупщики и посредники, чтобы с помощью портовых чиновников переправить товар в собственные погреба и магазины. Когда капитаны являлись за своими грузами, все печати оставались не нарушены, только в тюках теперь были серебро и кошениль.
Таким образом пошлины миновали казну Филиппа II и обходным путем перетекали в карманы его подданных в Тампико.
Мартен узнал все это от Пьера Каротта, не успели они опорожнить по первому бокалу вина, сидя под полотняным навесом на палубе его корабля. Потом спросил, есть ли на “Ванно” какой-нибудь груз для Тампико и когда отплывают.
— Утром, — ответил Каротт. — Ты прибыл очень вовремя. Нас будет шестеро, не считая Кривого Мэддока.
— А это кто такой и почему ты поминаешь его отдельно?
Каротт поднял бровь, прищурился и надул румяные щечки, изобразив таким образом беспредельное отвращение.
— Торговец невольниками, — неохотно сообщил он. — Не люблю я иметь с ним дело…
Взглянул на Мартена и усмехнулся снова.
— Это памятка о столкновении “Ванно” с его “Найтом”, сказал он, указывая на шрам на щеке, и добавил: — Не по моей вине.
Наверняка уже не первый раз приходилось ему делать это замечание и пересказывать всю историю, так что с повторением тянуть не стал.
— Чертов Мэддок налетел на меня сзади так стремительно, что “Ванно” не смог увернуться, — вздохнул он с забавной миной. — Это звучит как жалоба одинокой девушки, подвергшейся в безлюдном месте нападению грубого насильника, — заметил он с привычным юмором. — И тем не менее все так и было, и результат тоже весьма схож: “Ванно” пострадал и только после длительного пребывания в доке удалось привести его корму в прежнее состояние.
— А ты? — спросил Мартен.
— Со мной все было тем хуже, что толчок при столкновении свалил меня с ног; рассек всю щеку о кант крышки люка, окованной железом, и ободрался так, что даже моя несчастная матушка меня бы не узнала. Что правда, если как следует задуматься над этим последним фактом, то он не должен удивлять, поскольку умерла она уже давным — давно; точнее говоря, когда мне был год и восемь месяцев. Да, Ян, думаю, что даже если забыть об этой ране и всех набитых мною шишках, я немало изменился с той поры…Во всяком случае, так этот шрам у меня и остался.
— И оттого ты так возненавидел Мэддока? — спросил Мартен, громко рассмеявшись.
Каротт отрицательно покачал головой.
— Джервей — просто скотина. Можешь поверить, это я знаю по своему опыту. Mon Dieu! Да это же он плывет сюда! — воскликнул он, глядя на приближавшуюся шлюпку. — Quel malheur! Просто плакать хочется, имей я склонность к таким сантиментам.
Тем не менее он вовсе не походил на впавшего в отчаяние, и хотя довольная усмешка исчезла с лица, но все равно английского капитана приветствовал он с обычной любезностью. Представив Мартена, пригласил Мэддока садиться и велел принести ему бокал.
У Джервея Мэддока была лисья мордочка, покрытая редкой ярко-рыжей щетиной. Он весь был какой-то мятый, выглядел неухоженно, словно целый день валялся одетым на постели. Темные глаза с набрякшими покрасневшими веками глядели сонно и вместе с тем безжалостно, вдруг оживая, когда он взрывался коротким наглым смехом, который вызывали исключительно его собственные шуточки.
— О, Мартен! — буркнул тот, узнав, кто гостит у Пьера Каротта. — Слышал, слышал. Это вы пару лет назад ограбили Вера Крус? Наверно, вы тогда недурно поживились.
Мартен словно и не слышал. Чокнувшись с Пьером, он молча выпил.
Мэддок, казалось, на ответ и не рассчитывал.
— Вы загубили мне тамошний рынок, — продолжал он. — Пришлось продать весь груз черных за полцены в Табаско, ибо они начали дохнуть у меня в трюме. С голоду, — пояснил он для Каротта.
Отпив вина из кубка, который ему подали, стал рассказывать о бунте несчастных негров на своем корабле. Тот подавили плетями и мушкетами, но потеряли при этом “часть товара”, который пришлось выбросить за борт. Рассказ был столь кровав и омерзителен, что даже у людоеда мог бы вызвать тошноту.
— Но нужно было видеть, с какой охотой они потом выскакивали на берег, чтобы приняться за работу на плантациях! расхохотался он. — Ранчерос, которые их у меня купили, были мягкосердечны: дали им по мешку кукурузы и обещали по второму, когда прибудут на место. Но, кажется, доехали не все: кукуруза им не пошла на пользу поле слишком долгого поста. Отсюда простой вывод: негров нельзя перекармливать, не так ли?
И снова Мэддок хохотнул коротким гортанным смешком, но когда никто не подхватил, окинул капитанов сонным, подозрительным взором и, обращаясь к Мартену, заметил:
— Не слишком вы разговорчивы, Мартен. Не собираетесь ли вы с этим святошей ограбить Тампико?
— Нет, — отрезал Мартен, — а что?
— Ох, тогда ничего. Должен только вам сказать, что тогда, после той истории в Вера Крус, я испытывал большое желание отыграться на вас за мои потери.
— Интересно, каким образом?
— Очень простым: ваша голова как будто стоит пятьдесят тысяч песо…
— А ваша в этот миг — гораздо меньше, — прервал его Мартен, которому кровь ударила в лицо. — Должен вам сказать, что испытываю большое желание опорожнить ваш череп, если в нем что-то есть, или просто сплюснуть его, если он совсем пуст. Вот так!
И он стиснул в руке серебряный кубок с такой силой, что стенки смялись, как бумага, и вино брызнуло на стол.
Мэддок слегка побледнел. Заметно было, что сила Мартена произвела на него большое впечатление. Он явно испугался.
— Шуток не понимаете, — выдавил изменившимся голосом. — Не выдам же я вас испанцам.
— Если это была шутка, — отрезал Мартен, — то моя того же стоит.
— Не считая кубка, — вздохнул Каротт, разглядывая смятую железку. — Не знаю, каким образом мне получить свое с тебя, Джервей. Корма моего “Ванно”, распоротая физиономия, а теперь ещё и этот кубок, который спас твою голову.
— Ну, дело с кубком легко поправимо, — мягко заметил Мэддок, уже обретший уверенность в себе. — Приглашаю вас обоих в Тампико в винные подвалы Диаса. Там сможешь выбрать все, что только хочешь, и выпить за мой счет, сколько сможешь.
