Ян Мак-Гвайр - Последний кит. В северных водах
Медвежонок, набегавшись, неуклюже усаживается у кромки люка. Шерсть у него на ляжках порыжела. Издалека, с безопасного расстояния, за ним с опаской наблюдает корабельная собака по кличке Кэти, лохматый эрдельтерьер. Вот уже несколько недель подряд медвежонок и собака разыгрывают одну и ту же пантомиму, демонстрируя пугливую опаску и любопытство, сближение и отступление. Моряки от души веселятся, наблюдая за этим спектаклем. Они подгоняют животных, подбадривают криками и подталкивают носками сапог и отпорными крючьями. Эрдельтерьер уступает медвежонку размерами, зато двигается куда проворнее. Она стремглав прыгает вперед, замирает на мгновение, после чего разворачивается и уносится назад, взлаивая от возбуждения. Поводя носом из стороны в сторону, медвежонок с большой опаской косолапит следом, задрав морду с черными подпалинами. А собака дрожит от нетерпения и страха; медвежонок, флегматичный и приземленный, тяжело ступая толстыми, как сковородки, лапами, ведет себя так, словно воздух превратился в вязкую преграду, которую он должен преодолеть. Они сходятся и замирают на расстоянии фута друг от друга, что называется, нос к носу, и взгляды их черных глаз-бусинок скрещиваются в древнем, как мир, и бессловесном противостоянии.
– Ставлю три пенса на медведя, – кричит кто-то.
Развеселившийся кок, привалившись к косяку двери камбуза, швыряет им кусок бекона, который падает между ними. Медвежонок и собака одновременно бросаются к нему и сталкиваются. От удара эрдельтерьер отлетает в сторону, как пушинка. Медведь моментально расправляется с ветчиной и поднимает морду, ожидая добавки. Моряки смеются. Самнер, который наблюдает за этой шумной возней, облокотившись спиной о грот-мачту, выпрямляется, отвязывает веревку от скобы и концом швабры пытается загнать медвежонка обратно в бочку. Тот, сообразив, что происходит, поначалу сопротивляется и рычит, скаля зубы, но потом сдается. Самнер ставит бочку на попа, прилаживает на место решетку и вновь опускает ее на палубу.
Весь день с юга дует устойчивый ветер. Над ними раскинулось прозрачное голубое небо, но на горизонте, изрезанном горными вершинами, уже собираются штормовые тучи, отсюда кажущиеся тонкими полосками. Ближе к вечеру матросы замечают кита в миле от корабля по левому борту и спускают на воду две шлюпки. Они бросаются в погоню за исполином, и «Доброволец» следует за ними. Кэвендиш наблюдает за охотой с квартердека, облачившись в табачного цвета пальто Браунли и сжимая в руке его длинную латунную подзорную трубу. Время от времени он выкрикивает команды. Самнер видит, что он получает почти детское удовольствие от своей новой должности. Когда шлюпки подходят к киту, становится ясно, что тот уже издох и начал разлагаться. Со шлюпок подают сигнал кораблю приблизиться, после чего тянут к нему мертвого исполина. Первой шлюпкой командует Блэк, и они с Кэвендишем начинают громко перекликаться, обсуждая состояние туши. Несмотря на явные признаки гниения, они решают, что в мертвом ките осталось еще достаточно ворвани, чтобы отделить ее.
Матросы крепят тушу кита на планшире «Добровольца», где она покачивается, подобно огромному гниющему овощу. Смолянисто-черная шкура кита уже обвисла и стала дряблой, а местами так и вовсе покрылась гнойниками; плавник и хвост уже испещрены бледными гнилостными пятнами. Матросы, срезающие ворвань, обматывают лица смоченными водой шейными платками, жуя крепкий табак, чтобы отбить ужасающее зловоние. Куски ворвани, которые они режут и отрывают, уже потеряли здоровый розоватый оттенок и превратились в студень неприятного коричневого цвета. Брошенные на палубу, они источают не кровь, как это бывает обычно, а непонятную и дурно пахнущую слизь соломенного цвета, похожую на ректальные выделения человеческого трупа. Кэвендиш расхаживает взад и вперед, выкрикивая команды и подбадривая матросов. Над головой у него кружат морские птицы, оглашая воздух пронзительными криками, а под водой, поверхность которой залита жиром, внутренности кита уже рвут на части гренландские акулы, привлеченные запахом крови и разложения.
– А ну-ка, дай им пару раз по башке, – кричит Кэвендиш вниз Толстяку Джонсу. – Мы же не хотим, чтобы они сожрали нашу выручку, верно?
Джонс согласно кивает, берет из ялика острый нож на длинной рукояти с лопатообразным лезвием, ждет, пока одна из акул не подплывет к нему достаточно близко, и тогда наносит удар, пропоров ей бок. Из раны тут же вываливается гирлянда кишок и прочих потрохов, розовых и пурпурных. Раненая акула несколько мгновений мечется из стороны в сторону, после чего делает резкий разворот и начинает пожирать собственные внутренности.
– Господи, ну и твари, – вырывается у Кэвендиша.
Джонс наконец-таки добивает ее очередным ударом в голову, после чего столь же стремительно расправляется и со второй акулой. Два серо-зеленых тела, безжизненных и архаичных, испуская дымные следы крови, погружаются на дно, но на полпути их принимаются рвать на куски оставшиеся товарки, оставляя их безжалостно искромсанными, словно огрызки яблок. Две оставшиеся акулы поспешно удирают, прежде чем Блэк успевает разделаться и с ними.
Когда ворвань почти ободрана, моряки отрезают огромную нижнюю губу кита и поднимают ее на палубу, обнажив с одной стороны огромный череп. Отто, похожий на дровосека, подступающего к поверженному дубу, принимается обрабатывать кость топором и пикой. Она имеет в толщину почти два фута, а на концах изящно закругляется в каплевидную форму. После того как Отто высвобождает оба края кости, остальные моряки с помощью лопат и ножей выламывают верхнюю челюсть, после чего одним куском приподнимают ее на талях, и она застывает, подобно навесу, над палубой, с черными полосами свисающего с нее китового уса, похожими на щетину гигантских усов. Затем лопатами китовый ус отделяют от челюсти и рубят на куски помельче, для удобства хранения. То, что остается от челюсти, помещают в трюм.
– Невероятно, но кости этой мертвой и омерзительной вонючки в конце концов окажутся в деликатно надушенных корсетах еще не траханых прелестниц, весело отплясывающих в бальных залах где-нибудь на Стрэнде[66]. При мысли об этом голова идет кругом, не так ли, мистер Блэк? – говорит Кэвендиш.
– За каждой черточкой благоуханной женской красоты скрывается целый мир мерзкой вони и скотского поведения, – соглашается Блэк. – И счастлив тот мужчина, который способен или забыть об этом, или сделать вид, будто это не так.
Спустя еще час работа почти закончена, и моряки обрезают концы, удерживающие окровавленную и изуродованную тушу, а потом смотрят, как она дрейфует по волнам, полускрытая тучей набросившихся на нее чаек и буревестников. Повисшее на самом краю западного горизонта, тусклое арктическое солнце гаснет, превращаясь в жалкие уголья вселенского костра.
