Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря
Снаряжение все больше изнашивается и выходит из строя, сам я все больше превращаюсь в живой труп, поэтому надо заранее тщательно подготовиться к любой случайности. У меня осталось мало ракет, судоходные трассы остались позади. К островам еще плыть и плыть. Но я слишком близок к цели и слишком много перенес, чтобы напоследок отказаться от борьбы.
На море волнение. Начинает смеркаться. И тут я загарпунил дораду. Когда схватка закончилась, солнце уже скрылось за горизонтом и вдобавок ко всему плот был залит водой. Каким-то образом наконечник остроги проткнул в полу дырку. Отверстие так мало, что в него не влезает пробка, приходится браться за нож и собственными руками увеличивать течь. Спокойно, нервничать не нужно. Прореха теперь достаточно велика, чтобы заколотить в нее пробку. Вот так, теперь завернуть поплотнее и замотать сверху кусочком штерта. Надо же! Ни одна капля не просачивается через этот чопик, а просевшее днище немного натянулось. Надо было с самого начала так заделывать проколы в днище! Я непременно так и сделаю, если оторвутся старые заплаты.
В животе у дорады я нахожу скумбрию, правда, она не такая большая и более переваренная, чем та, что досталась мне в прошлый раз. Фонарик что-то не хочет работать, приходится потратить один из двух оставшихся «лумалайтов». Если эту палочку согнуть, то два входящих в ее состав химических компонента соединятся и она загорится зеленоватым светом. На доске передо мной разложены роскошнейшие яства: две печенки, пузырь с икрой, мясо двух сортов и целых полпинты воды. Ужин мой проходит при зеленых свечах. Настроение у меня подымается.
Всю ночь с перерывами льет дождь, к утру все мое хозяйство промокло, а вот пресной воды удалось собрать совсем немного. Курсом на запад в большом отдалении от моего плота проходит судно. Месяц тому назад я извел бы три-четыре ракеты, но сейчас я смотрю на вещи более трезво. Подожду, пожалуй, другой встречи, сейчас мало надежды, чтобы меня заметили. Я не могу позволить себе понапрасну транжирить ракеты. К тому же во мне все больше крепнет уверенность — хотя, быть может, я и чересчур самонадеян — в том, что я и сам доберусь до островов, если меня не подберет проходящее судно. Наступает пасмурное утро, не оставляющее надежды на то, что я смогу пополнить запас дистиллированной воды, но и это меня не смущает. Сегодня я основательно позавтракал — почти как Кинг-Конг: огромные рыбные бифштексы, четверть фунта икры, сердце, глаза и скобленый жир. Пальчики оближешь!
Я плыву в теплых водах. Даже если я промокну насквозь, то немедленная смерть от гипотермии мне больше не угрожает. Практически ежедневно случаются ливни или хотя бы слабые дождички. Можно рискнуть употребить космическое одеяло на иные нужды. Превращаю его в водосборную накидку для тента, закатав его края так, чтобы они действовали наподобие валиков, образующих желоб. В верхней части эта моя конструкция довольно широка и крепится вдоль арки с задней стороны навеса, затем постепенно сужается, скручивается трубкой и входит прямо в беспардонно текущее смотровое окно. Отныне любая захлестнувшая тент волна, а также любой ливень польются внутрь, как струя из-под крана. Правда, навес уже до того прохудился, что вода интенсивно протекает по всей его поверхности. Накидка покрывает часть кормовой стенки, более подверженной всяким атмосферным воздействиям и сильнее пропускающей воду, чем передняя. Благодаря ей тент становится значительно суше, хотя дождь и брызги все равно проникают ко мне по сторонам от нее, а иногда и подтекают под пленку. Эта система улавливает 60—70 процентов падающей на нее воды и отводит ее через дренажный сток. Теперь в ящик попадают не только случайные капли и он наполняется гораздо быстрее. Наконец стало возможно подвесить ящик непосредственно под стоком и вычерпывать скопившуюся в нем воду кофейной банкой или же подставлять ее под струю вместо ящика.
Однажды, перебирая пук саргассовых водорослей, я краем глаза замечаю мелькнувшую мимо незнакомую рыбу длиной с дораду, хотя дорады обычно толще. Это уже вторая такая встреча. Барракуда? Акула? Это не столь уж и важно в конце концов. Важно, что стали появляться новые виды. Происходят какие-то изменения, я это чую, как следопыт, который, пощупав золу угасшего костра, может сказать, что здесь недавно побывали люди.
Из оставшейся у меня части космического одеяла я делаю для своего плота водосборную накидку (другую часть одеяла я уже использовал раньше на изготовление воздушного змея). А — намечаю форму будущей накидки и протыкаю по краям небольшие отверстия, сквозь которые пройдет парусная нить для крепления накидки на тенте. В — подкатываю края, чтобы они образовали валики, вдоль которых большая часть попавшей на накидку воды будет направляться к вершине ее заостренного угла. В этот угол я вставляю водоотводную трубку и пропускаю ее через рукав смотрового окна в какую-нибудь емкость.
С — накидка растянута, верхняя скатка уложена вдоль арки тента, водосток пропущен в смотровое окно.
Объявляются и новые представители мира пернатых. В отдалении дерутся между собой две птицы. Возможно, это чайки, но больше они смахивают на крачек. На одной из карт в книге Робертсона обозначен миграционный путь крачек. Он как раз пересекает то место, где, по моим расчетам, находится плот.
О близости суши иногда можно догадаться по приметам, известным обитателям южных морей. Например, по особой конфигурации волн, отраженных береговой полосой, по нагромождению высоких кучевых облаков, поднимающихся над сушей под воздействием тепловых потоков, по полоскам фосфоресцирующей воды и т. п. Ничего подобного я пока не заметил. Самый верный способ — это увидеть землю собственными глазами. Однако разглядеть ее издалека не так-то просто. Когда облака находятся у вас над головой, то такое впечатление, что они движутся быстро. Но по мере их приближения к горизонту начинает казаться, что их движение замедляется; одновременно с этим они еще и темнеют. А на самом горизонте они приобретают иллюзорные формы зубчатых вулканических гор или, наоборот, низменных и плоских островов. Некоторые так долго стоят неподвижно, что вы принимаете их за сушу. И только при очень длительном наблюдении мореплаватель может отличить землю от облаков.
Когда мы с Крисом подходили к Азорам, я увидел среди высоких пышных взбитых кучевых облаков какое-то светло-серое коническое образование. Оно не двигалось в течение нескольких часов, постепенно прорисовывалось все отчетливее, а потом вдруг соединилось внизу с поверхностью воды. Как оказалось, это была вершина Файал, и заметили мы ее за 40 миль; все это время более низкие участки острова были скрыты в белой дымке, лежащей у воды. А вот пример противоположный: однажды на Канарах я шел менее чем в миле от тысячефутовых скалистых утесов погожим солнечным днем, когда свет солнца рассеивался легкой дымкой над поверхностью воды, которая окутывала и скрывала весь остров. Я отчаянно надеюсь, что в своих навигационных выкладках недооценивал скорость плота и скорость течения, потому что всегда старался относиться к ним скептически. Высматриваю на горизонте какой-нибудь неподвижный силуэт, в окраске которого проступали бы зеленоватые тона, но всякий раз он постепенно менял свои очертания, превращаясь то в крылатого коня, то в ангела либо еще во что-нибудь, и исчезал из вида.
Вот и кончается март. Обернется ли апрельский дождик для меня майскими цветочками или первого апреля меня ожидает грандиозный розыгрыш? Кажется, ты думал, что сможешь доплыть, да? С первым апреля тебя, приятель!
1 апреля,
день пятьдесят шестой
ОБЛАКА, КАК НАРОЧНО, СБРЫЗНУЛИ МЕНЯ ДОЖДЕМ, чтобы проверить, как действует новая система для сбора воды; набралось около пинты, но продегустировав добытую воду, я обнаруживаю, что она безнадежно загрязнена оранжевыми частичками тентовой пропитки. Оказывается, моя водосборная накидка не так эффективна, как я ожидал. Слишком много воды просачивается в отверстие прямо с тента, и испорченная, грязная вода смешивается с чистой. Может быть, надо разбавить плохую воду хорошей питьевой? Смешиваю их в равных частях. Но и это не помогло — меня чуть не вырвало, когда я отведал этой гадости. Может быть, если развести ее немного водой из опреснителя…
Из-за сплошной серой завесы выглядывает солнце, и мой солнечный агрегат оживает. Резвые капельки звонко падают в водосборный мешочек. Но опреснитель упорно обмякает и заваливается на бок. Размер отверстия в чехле, по-видимому, приближается к критическому. Поддувать его приходится каждые десять — пятнадцать минут. Выход воды хороший, даже слишком хороший. При этом я стараюсь не замечать, что опреснитель производит все более и более соленую воду. Мне смертельно хочется пить. Пожалуй, не так уж плохо и само море. Если смешать засоленный дистиллят с загрязненной дождевой водой, станет не так солоно, а заодно это отобьет омерзительный привкус. Сливаю все вместе и получаю в результате такой коктейль, который вполне подошел бы для ритуального испытания на храбрость в любом древнем племени; этакая адская смесь воды, каменной соли и какой-то тошнотворной дряни. Надо избавиться от этой мерзости. Нельзя, чтобы она и завтра отравила мне свежую воду, но и вылить жалко; зажимаю нос и выпиваю все до дна. Оказывается, эта жидкость зверски дерет глотку.
