Вернер Лежер - Капитан «Аль-Джезаира»
Натяжение веревки ослабло. Должно быть, Пьер Шарль был уже на месте. Итальянец облегченно вздохнул. Однако мгновение спустя веревка резко дернулась, едва не ободрав до мяса его ладони.
— Эль-Франси! — закричал Парвизи.
От волнения он совсем не подумал, что, случись несчастье, веревка провисла бы, а не натянулась до предела, как теперь.
— Держи крепче! — рявкнул Селим.
Вытянув шею, осторожно, медленно поворачивая голову, негр пытался рассмотреть, что там в пропасти. Далеко внизу, может, всего в нескольких метрах от дна ущелья (определить расстояние точнее не в состоянии были даже глаза Селима), вращался, как волчок, повисший на веревках де Вермон.
— Отпускай потихоньку. С ним все в порядке, — сказал негр.
И в самом деле веревка вскоре ослабла: Эль-Франси был на дне. Затем она слегка дернулась два раза — условный сигнал: выбирай. Повинуясь ему, Селим и Парвизи вытащили наверх сперва раненого тулхаха, а затем и самого Пьера Шарля.
— Пути Аллаха неисповедимы, — бормотали кабилы. Несчастный был тяжело ранен, однако серьезной опасности для жизни это не представляло. Придя в сознание, он рассказал, что это действительно был лишь несчастный случай. Ни о каком преступлении не могло быть и речи.
Совет Эль-Франси предотвратил бессмысленное кровопролитие. А уж о том, как вырос после всего этого во мнении детей гор сам охотник, — и говорить не приходится.
Не менее страшным оказалось и ущелье Руммель, через которое пришлось далее перебираться отважной тройке. Могучие отвесные его стены, казалось, вот-вот рухнут. Слева люди построили на скалах город — Константину, некогда римскую Кирту, а ныне резиденцию недосягаемого в его Касбе турецкого бея.
На шестидесятиметровой высоте, над неистово, в пене и брызгах мчащейся по каменным уступам рекой Руммель, протянулся древний, еще римских времен мост. На одной из мостовых опор француз показал друзьям мастерски высеченное изображение слона. Выходит, что много столетий назад и здесь тоже водились эти колоссы.
— Дальше! — торопил Пьер Шарль, не в силах дождаться, когда Луиджи нанесет последний штрих на зарисовку этого фантастического ландшафта.
Да, теперь дальше, прочь из этих гигантских скал, так сдавивших реку, что она прямо-таки взбесилась.
Они пошли на юг, хотя Медеа находилась на западе. Сперва по равнине, а позже — по отрогам Сахарского Атласа.
Над кучами щебня и песчаными барханами высились две колонны. Они тоже сохранились с римских времен И дальше, куда ни глянь, повсюду руины античных сооружений. Должно быть, некогда здесь была большая колония древней мировой империи.
— Тимгад, — ответил де Вермон на вопрошающий взгляд Парвизи. — Древний колониальный город времен императора Траяна (пятьдесят третий — сто семнадцатый год новой эры). Я пробовал вести раскопки в разных местах и повсюду натыкался на развалины. Целое гигантское поле руин.
Француз задержался в Тимгаде на целый день, чтобы Луиджи мог зарисовать останки былой роскоши. Парвизи с увлечением занялся этой работой: может быть, его рисунки пригодятся другу и придадут большую убедительность его трудам?
Куда бы ни направляли путешественники своих мулов, повсюду они натыкались на следы римлян: остатки колодцев, акведуки, театры, термы, жилые дома. Когда-то Северная Африка считалась самой цветущей колонией, житницей Рима. Спустя три столетия после Траяна Северная Африка снова стала центром мира. Здесь служил архиепископом Гиппо, нынешней Боны, великий христианский религиозный философ Августин. А затем разного сорта ревнители ислама, вплоть до турецких янычар, придушивших своей кровавой лапой Алжир, усердно вытаптывали и выкорчевывали последние скудные плоды римской цивилизации, остававшиеся здесь даже после нашествия вандалов.
«Все это, конечно, очень интересно, — думал Луиджи. — Но они-то ведь отправились в путь вовсе не для того. Что происходит с де Вермоном? Забыл он, что ли, о цели их поездки? Да нет, здесь определенно что-то кроется». То, что наряду с поисками Ливио и своими научными исследованиями Пьер Шарль преследует в этом путешествии по стране еще и какую-то иную свою цель, сомнений почти не вызывало. Но какова она, эта цель? Приставать к французу с расспросами Парвизи, однако, не решался. Пьер Шарль — человек бывалый и многоопытный, и причины для такого поведения у него, разумеется, есть.
Стоило назвать имя Эль-Франси в любой деревне, в любом шатре, у любого костра, друзей радостно приветствовали и сердечно привечали. Никто, правда, не знал в точности о национальности охотника, впрочем, это, похоже, мало кого и волновало. Эль-Франси хоть и чужой, но такой же магометанин, как и они, и молится вместе с ними и соблюдает посты, как это предписывает Коран, короче говоря, он — настоящий друг. Де Вермон до тонкостей знал нравы и обычаи кабилов, берберов, арабов и мавров и никогда их не нарушал, а стало быть, и не давал ни малейшего повода к сомнениям и расспросам. Он был дружен со всеми, ни секунды не колеблясь, присоединялся к охотничьим походам на грозу их очагов — львов и пантер и нередко в одиночку поднимал ружье против хищника, когда туземные охотники дрожали от страха, словно в лихорадке. Страх обращает порой загонщика в гонимого. Но Эль-Франси, мужественному, отважному, надежному, страх был неведом. И любые опасности рядом с ним не казались уже такими грозными. Жаль только, что редко кому выпадало счастье залучить его к себе. Слишком многие в гигантском регентстве дожидались его посещения.
Столь же дружеский прием, как и самому Эль-Франси, оказывали и его неизменному спутнику Селиму. О том, что негр не придерживается больше прежней веры, кроме Пьера Шарля и Луиджи, не знал никто. Селим, как и прежде, оставался для всех мусульманином. Дружба его с Эль-Франси началась несколько лет назад. Француз нашел тогда раненного пулей негра, перевязал его и выхолил. С тех пор — это совпало с освобождением Селима от оков рабства — благодарный суданец не отходил ни на шаг от своего спасителя. В Ла-Кале с ним вместе он, правда, никогда не появлялся, но де Вермон наверняка знал, что чернокожий где-то рядом и неустанно заботится о его безопасности.
С некоторых пор дневные переходы троих друзей заметно увеличились. Теперь Парвизи некогда было браться за рисунки. «Вперед, вперед», — торопил Пьер Шарль. Вечером совершенно изможденный Луиджи мешком падал на землю. Двое остальных о чем-то шушукались, однако ни разу и пальцем не шевельнули, чтобы помочь обессиленному другу, более того, они как ни в чем не бывало посылали его, измотанного до предела, позаботиться о мулах или разбить лагерь; не освобождали и от дежурств.
