Альберто Васкес-Фигероа - Марадентро
– Мы семья и при любых обстоятельствах всегда держались вместе, – твердо сказал Себастьян. – Речь не о том, что было бы лучше для меня, а о том, что лучше для всех нас.
– Вот и решай.
– Только не в данном случае. Это было бы несправедливо. Асдрубаль желает вернуться на море, мама хочет остаться на корабле, это ее дом, а ты здесь чувствуешь себя в безопасности. Что такое по сравнению со всем этим призрачная надежда найти алмазы в здешней сельве? Нет! – уверенно добавил он. – Мама права насчет сверчка и шестка.
– А если сверчку больше неохота сидеть на шестке? – Она вновь посмотрела на братьев. – Мы, Пердомо, всегда довольствовались ловлей рыбы. Единственное, чем мы можем гордиться, – это нашей честностью и прозвищем Марадентро. Не много же, если учесть, что мы трудились в поте лица на протяжении десяти поколений!
Воцарилось молчание. Их внимание привлекла к себе длинная куриара, в которой сидели двое туземцев. Те мерно гребли, направляясь вверх по реке, и остановились, чтобы поглазеть на высокое диковинное судно, невиданное в здешних краях. Наконец Асдрубаль, который лишь слушал разговор брата и сестры, не отрывая взгляда от русла реки, заметил:
– Есть кое-что еще.
Они повернулись к нему:
– Что?
– Без понятия, просто я чувствую, что тебе что-то известно. В чем дело? Тебе явился какой-нибудь мертвец и поведал что-то такое, о чем другим знать не положено?
– Они ко мне уже давно не приходят.
– А что же тогда? С чего это вдруг тебе захотелось перемен? Я всегда считал, что твое единственное желание – вернуться на Лансароте и чтобы все было как раньше.
– Ничего уже не будет как раньше. Слишком много всего произошло. Если мы уже не те, как можно хотеть, чтобы другие оставались прежними? Просто мы сейчас проплываем мимо одного из тех фантастических миров, о которых мечтали в детстве, и, возможно, однажды пожалеем о том, что не сумели заглянуть туда хотя бы краешком глаза. – Она протянула руку и ласково коснулась руки старшего брата. – И мне больно думать, что всю оставшуюся жизнь вы будете считать, что это случилось из-за меня.
– Ты же знаешь, что мы никогда не стали бы тебя винить.
– Вы, может, и нет, а я – да. Я бы упрекала себя в том, что, как всегда, явилась обузой. – Она улыбнулась, и ее улыбка словно озарила все вокруг. – Папа говорил, что надо раскаиваться не в том, что мы совершили, а в том, что нам не хватило смелости совершить.
Ночи на Ориноко казались не похожими ни на какие другие ночи на планете, потому что на одном берегу лишь изредка раздавались мычание коровы, ржание лошади или крики одинокой яакабо́[10], в то время как на другом ни на минуту не смолкал гвалт сотни тысяч обитателей лесной чащи. Можно было подумать, что они установили очередность: кому когда просыпаться и постоянно будоражить окружающих, чтобы таким способом поддерживать это вечное бурление жизни – нормальное состояние гвианских джунглей.
Время от времени небо бороздила какая-нибудь темная туча, обрушивая на землю ливень за ливнем, словно представляла собой не явление атмосферы, а гигантскую губку, и какой-нибудь бог-шутник, развлекаясь, обмакивал ее в реку, а затем выжимал над обитателями берегов, с удовольствием слушая вопли возмущения или недовольные восклицания.
Потом выплывал полумесяц, и начинали сверкать капли, скатываясь по листьям и цветам. Он отражался в глади реки, которая, расширяясь, успокаивалась, будто обретя возможность передохнуть после долгого и бурного бега среди островков, каньонов и стремнин.
Легкий юго-западный ветерок удерживал москитов на водоемах равнины и освежал воздух после стоявшей целый день влажной, назойливой и удушающей жары. Вот почему ночью Айза усаживалась на носу корабля и размышляла обо всем случившемся в предыдущие дни, а главное – о близкой сельве, которая ее завораживала и одновременно вызывала инстинктивное неприятие.
Хотя никто не говорил ей об этом и в последнее время никто из покойников не приходил побеседовать с ней о прошлом – или о будущем, – Айза «знала» (благодаря особому чутью, которым всегда отличалась), что ее жизнь каким-то образом связана с диким краем, проплывающим рядом с кораблем. Густые гвианские дебри и особенно высокие плато с их причудливыми очертаниями притягивали ее, словно гигантский магнит, и, как она ни сопротивлялась, что-то подсказывало ей, что это заранее проигранная битва.
Появление человека на куриаре она восприняла как предвестие: их долгое плавание к морю должно прерваться. Недаром его черты с самого начала показались ей знакомыми, словно – хотя это невозможно – она видела его раньше или в его облике, в манере говорить и двигаться было что-то родственное.
Кого же он ей напоминал?
Она искала в памяти этот голос, эти черты и эту уверенность в себе – и не находила. Точно так же она пыталась понять, почему в какой-то момент, когда он взял стакан, у нее возникло ощущение, что она не первый раз видит перед собой эти длинные, сильные и мускулистые руки.
Позже, когда он исчез за поворотом реки, она испытала странное беспокойство, словно его скорый отъезд не был предусмотрен. Ей хотелось, чтобы он продолжил свой рассказ о том необычном и таинственном мире, который начинался именно здесь, где бехуко[11] и лианы свисали в воду, позволяя течению увлечь их за собой.
Искатель алмазов заставил понервничать мать и раздразнил любопытство братьев, но Айза была разочарована. Венгр обманул ее ожидания – вот уже несколько дней она томилась предчувствием: что-то вот-вот должно было случиться, – однако это «что-то» так и не определилось, исчезнув из их жизни почти так же быстро, как и появилось.
Почему он не остался и не рассказал им об алмазах что-нибудь еще? Почему не поведал им о племенах, которые живут в самой чаще леса, о диких зверях, о доисторических животных, которые, возможно, обитают на вершинах тепуев[12], видневшихся вдали, за кронами самых высоких деревьев?
Кто такой Варавва, нашедший самый крупный алмаз за всю историю Венесуэлы, и как он поступил с богатством, которым судьбе было угодно его одарить? Почему месторождение, где он обнаружил камень, было заброшено и почему прежние владельцы покинули прииск, когда алмаз в сто пятьдесят карат, считай, был у них в руках?
В детстве Айза любила сидеть во дворе за домом и слушать чудесные рассказы деда Езекиеля или воспоминания дона Хулиана ель-Гуанче, о невероятных морских приключениях и обожала романы Сальгари[13] и Жюля Верна. У нее в памяти еще свежи иллюстрации, с помощью которых художник, наделенный богатой фантазией, постарался передать еще более богатые фантазии Конан Дойла в его «Затерянном мире», той самой книге о черных загадочных плато, которые когда-то казались ей такими далекими, как Луна. А теперь она видела их воочию, не осознавая, что ведь это именно туда уносилось ее воображение, когда она спрашивала себя, неужели и правда на свете существуют такие места.
Мимолетная встреча с голубоглазым венгром вернула ее к мечтам детства, и она вдруг обнаружила, что те самые рисунки в книге ожили. Оказалось, что в чернеющих на горизонте горах и ущельях еще можно найти золото, алмазы и встретить дикарей-индейцев. А потом вдруг время их существования в реальности истекло, и им пришлось вернуться – как в сказках – на страницы книги, откуда они сошли.
Сколько же ему лет?
Трудно сказать, потому что его кожа, покрытая сеткой морщин, как-то не сочеталась с живым взглядом и искренней улыбкой, и, хотя ему наверняка уже перевалило за полвека, его легко было представить – словно героя книги – человеком без возраста, который таким родился, таким жил и таким останется, когда все, кто его знал, уже лет сто как будут лежать в могиле.
Она даже имени его не запомнила – только глаза, которые немало повидали: в их глубине хранилось великое множество горьких воспоминаний; и все же это его не сломило, словно сердце было настолько закалено, что никакое событие уже не могло его разбить.
– Странный человек, правда? Странный и обаятельный.
Мать выступила из темноты и, ласково погладив дочь по голове, села рядом, и они вместе стали смотреть, как луна с трудом пробивает себе дорогу сквозь густую массу облаков.
– Мне понравились его рассказы.
– А мне – нет. Их хорошо слушать за тысячи километров отсюда, а не здесь, когда у тебя трое детей, у которых в голове ветер. Себастьян ворочается в постели, не может глаз сомкнуть, а ты все глядишь на реку, на сельву и горы, как будто каждый блестящий листок представляется тебе алмазом размером с голубиное яйцо.
– Меня не интересуют алмазы.
– Знаю. Тебе они не нужны, но я-то помню, как ты засыпала меня вопросами о прочитанных книгах и приставала к деду, чтобы он рассказал тебе о чудесных приключениях, которые с ним никогда не происходили. – Она скептически прищелкнула языком. – Ты была готова проглотить его выдумки, лишь бы он никогда не прерывал своего рассказа.
