Пётр Губанов - Пробуждение

— Были ли приняты все необходимые меры, чтобы аварии не случилось? — допрашивал его Соловьев.

— Да, мною были приняты все необходимые меры, чтобы машина исправно работала, — помедлив, ответил Крылов. — Я провел осмотр цилиндра согласно инструкции перед самым выходом в море.

— Одни это делали, либо еще кто, кроме вас, участвовал в осмотре предохранительного клапана?

— Лично проверял. Это мое заведование.

— Заметили вы что-нибудь при осмотре? Ну, скажем, трещинку или еще что? — пытался уточнить Соловьев детали осмотра.

— Нет, все было в исправности.

— А какого-либо сдвига клапана не обнаружили при этом? — вмешался инженер-механик.

— Нет, не обнаружил.

В первый момент Крылов показался Яхонтову человеком весьма средних способностей, и было даже удивительно, каким образом он добился унтер-офицерского звания. Но, присмотревшись к машинному унтер-офицеру, прапорщик изменил свое первоначальное мнение. На поверку Крылов выходил человеком ясного ума и завидной стойкости. Ничего предосудительного невозможно было извлечь из его лаконичных и точных ответов. И несмотря на это, Яхонтов смутно чувствовал, что за всем этим упорством кроется нечто большее и значительное, чем стало известно дознавателям.

— Как же все это случилось, Крылов? — как бы подытоживая, спросил инженер-механик.

— Давление в цилиндре поднялось выше нормы, предохранительный клапан достаточно поизносился и, естественно, лопнул. В цилиндр попала вода, и — случилась поломка.

— Как просто — «поломка», — осклабился Соловьев.

— Так было, — угрюмо произнес Крылов.

— А кто-либо из посторонних не подходил к машине? — продолжал Соловьев.

— Нет, не подходил.

— Таким образом, никакого злоумыслия не предполагаете?

— Не предполагаю.

Последним вызвали в караульное помещение командира второй машинной роты прапорщика по адмиралтейству Сурина. В его ведении находилась машина, на которой лопнула крышка цилиндра высокого давления. Машинный прапорщик предстал перед дознавателями в рабочем кителе с пятнами масла на рукавах. По всему было видно, что явился он прямо с вахты, не успев даже забежать в каюту, чтобы переодеться.

Яхонтов немного знал Сурина еще в то время, когда были студентами Восточного института, и позже, когда учились в Гардемаринских классах. На крейсере «Печенга» они служили оба всего две недели. Занятые подготовкой к океанскому плаванию, прапорщики редко сходились вдвоем, чтоб поговорить.

— Вы не допускаете мысли, господин прапорщик, что за всем этим кроется преднамеренное злоумыслие? — Соловьев сделал ударение на двух последних словах.

— Нет, не допускаю, господин лейтенант, — ответил Сурин.

Вежливая отчужденность и скромное достоинство прозвучали в словах машинного прапорщика.

— Чем вы можете объяснить, что случилась авария и отряд особого назначения наполовину снизил скорость хода? — продолжал Соловьев.

— Виной всему спешка. Мы слишком торопились покинуть Золотой Рог. Ремонт механизмов в судоремонтных мастерских произвели некачественно. Машины, как полагается по техническим условиям, не были опробованы на ходовых испытаниях.

— Война не дает передышки, к сожалению, — перебил прапорщика Соловьев. — Нас ждут на Мурмане.

Инженер-механик Вурстер молчал. И трудно было понять, разделяет ли он мнение младшего механика или иные соображения заставляют его своим молчанием дать возможность прапорщику защитить себя.

Из дальнейшего хода дознания стало видно, что все объяснения по поводу случившейся аварии у Сурина и подвергнутых допросу нижних чинов в целом сходились. Прапорщик приводил убедительные доводы в защиту своих подчиненных и всячески старался убедить дознавателей, что матросы невиновны.

Яхонтов увидел совсем с иной, неизвестной ему стороны знакомого студента и гардемарина. И странной показалась сама мысль, что Сурин во всем заодно с теми, кто стоит в пятидесятиградусную жару на вахте возле работающих турбин, пьет из того же медного чайника теплую подкисленную воду и живет с ними одними заботами.

По издавна установившейся традиции в кают-компании крейсера никогда не говорили о службе. И потому, наверно, никто ни единым словом не обмолвился о случившейся аварии. Казалось, все было так, будто ничего на корабле не произошло.

За ужином офицеры пили вино, курили, вели непринужденную беседу. Яхонтов заметил, как покривились губы командира первой роты мичмана Эразмуса, когда его взгляд остановился на сидящем напротив прапорщике Сурине, как отчужденно смотрел на него старший лейтенант Корнев.

Не жалует офицерская кают-компания чужаков, в каком бы обличье они ни появились. Это почувствовал сразу Яхонтов. Как он ни старался, как ни хотел быть таким же, как Эразмус и Корнев, а ничего из этого не выходило.

И откуда только берется у них эта вежливая надменность и холодная любознательность? Какая барская безупречность во всем! Какая непринужденность! Как они понимают с полуслова друг друга! Будто на особом тесте замешены.

Как ни пытался Яхонтов, он не мог убедить себя в противном, что офицеры-сослуживцы относятся к прапорщикам по адмиралтейству с небрежной снисходительностью. Только терпят их присутствие рядом. Да, бывший студент не чета настоящим морским офицерам.

В японский порт Сасебо отряд особого назначения пришел на сутки позже намеченного срока. На внутреннем рейде сильно изрезанной бухты стали на якорь миноносцы «Капитан Юрасовский», «Лейтенант Сергеев», «Бесстрашный» и «Бесшумный». Крейсер «Печенга» подошел к причалу Мицубиси.

Юркие, быстроглазые японцы в длинных стеганых халатах приняли от русских матросов швартовые концы. С ловкостью акробатов они закрепили стальные тросы к свободным кнехтам и, кланяясь, заулыбались:

— Холес рюсски моряк!

— Холесо!

Бушприт и полубак на крейсере обледенели во время плавания и стали похожи на огромные оплывшие свечи.. Матросы ломами обкалывали лед. Работали, скинув бушлаты, охотно и весело.

К обеду корабль был в образцовом порядке. Осмотрев его сверху донизу, старший офицер приказал выдать по чарке водки всем нижним чинам и унтер-офицерам.

После обеда Остен-Сакен разрешил отпустить в увольнение две трети команды с крейсера. Вслед за матросами сошли на берег большинство офицеров.

Прапорщик Яхонтов остался на корабле. Он закрылся в пустовавшем кормовом салоне и стал делать зарисовки окрестностей японского города.

Массивы домов с причудливо изогнутыми черепичными крышами грандиозным амфитеатром возвышались над бухтой. Узкие припортовые улицы сбегали к самой воде. Сопки, поросшие низкорослыми дубками и пробковым деревом, тянулись по всему побережью. Над ними висело голубое, по-зимнему чистое небо.