Анри де Монфрейд - Человек, который вышел из моря
Он сразу встал выше вульгарных обстоятельств благодаря вызывающему презрению ко всем этим побрякушкам, посредством которых наши избранники поддерживают и культивируют почтение к себе со стороны своих избирателей.
Он щеголял снисходительной безнравственностью, раскрепощавшей совесть людей и открывавшей таким образом двери для любых более или менее подозрительных сделок в политическом мире.
Этот цинизм превращался в своеобразную искренность, которой можно было придать вполне благопристойный характер редкой отваги, состоявшей в том, чтобы осмелиться не скрывать того, что принято утаивать.
Он по-своему оказал мне большую честь, впустив за кулисы театра марионеток. По мнению его любовницы, он считал меня человеком свободным от предрассудков, способным воспринимать вещи без особой щепетильности, как и подобает законченному авантюристу.
Послушать его, так мир политики был до такой степени развращен, что в нем не осталось ничего, не тронутого порчей. Поэтому следовало относиться к этому миру философски.
Увы, он был прав. Но напрасно он распространял свои наблюдения на все общество, которое является жертвой, а не сообщником своих избранников. Впрочем, иной взгляд на вещи не позволил бы ему наживать себе имя на полном пренебрежении к нравственности.
Он думал, что все люди устроены точно так же, как он, иначе говоря, алчны, аморальны и кровожадны. Понятие Родины было в его представлении обманом, дающим возможность извлекать выгоду из воодушевления глупцов, которых посылают на гибель во имя защиты накопленных богатств. Тогда почему надо испытывать колебания, когда решаешь служить тому, кто предлагает тебе больше других, не беспокоясь о государственных границах?
Нетрудно понять, куда заводит подобная широта взглядов.
Позднее я узнал, что он интриговал, способствуя покупке крупной парижской газеты «Матен» и тому, чтобы поставить ее на службу интересам Германии. Пунетта, втайне сочувствовавшая коммунистам, помогала ему, может быть и неосознанно, в этом разрушительном деле.
Тогда подобный образчик человеческой породы был мне в новинку, и я не знал, что Фийо – наиболее яркий представитель наших политиков. Возможно, существуют исключения, но они настолько редки, что выглядят просто смешно.
После того как я изложил ему суть вопроса, он покровительственно улыбнулся и, снисходя до моей провинциальной наивности, принимающей все за чистую монету, спросил:
– Какую сумму вы могли бы пожертвовать для того, чтобы уладить дело?
– Не имею понятия…
– Вижу… Ну-с, я полагаю, что с помощью сотни банкнот можно было бы образумить вашего губернатора.
– Но я в своем праве! Судебное решение, вынесенное в Джибути, чудовищно, оно должно быть кассировано.
– Ах! ах! как вы еще молоды! Ничто не бывает чудовищным, мой дорогой. Голый дикарь со своей пикой находит чудовищным пулемет, но дайте его ему, и он быстро переменит свои взгляды… Никогда не ропщите на оружие противника, а постарайтесь получить в свои руки средства еще более грозные. Что касается богини правосудия, с ее мечом и весами, то она как бы вопрошает: «Жизнь или кошелек?», призывая вас бросить на тарелку свои монеты… И даже, как правило, норовит вас обвесить. Вы, мой дорогой друг, еще пребываете на стадии морали лубочных картинок.
– Возможно. Но оставьте мне хотя бы капельку иллюзий. Я живу вдали от цивилизованного мира, и мне простительно не знать его сточных ям. Прежде всего мне хотелось бы привлечь к своему делу Кассационный суд, чтобы доказать несостоятельность отказа в правосудии. Не могли бы вы рекомендовать меня какому-нибудь адвокату, который не разорил бы меня гонорарами и другими прелестями?
Заметив весьма ироническое выражение его лица, Пунетта сочла своим долгом напомнить ему, что я не клиент, а друг, ее друг, что она не думала позволять наживаться на мне, по крайней мере сейчас. Когда человек отстаивает в суде свои семьсот пятьдесят тысяч франков, он имеет право на некоторое уважение. Торговаться можно будет потом. Пусть адвокат выиграет его процесс, как бы говорила она, а там посмотрим.
Несмотря на его манеры пресыщенного парижанина и покровительственный тон, который он противопоставлял наигранному ребячеству своей любовницы, Фийо, говоря попросту, можно было водить за нос. Он был мягкотелым, лишенным энергии и воли и не отличался смелостью.
Но ему, человеку без ярко выраженной индивидуальности, и нужен был такой слабый характер, скрывающийся под маской цинизма, чтобы с поразительной легкостью и безошибочностью приспосабливаться к окружающей коррумпированной среде парламентских кулис и, не брезгуя, копаться в помойной яме финансовой верхушки.
Фийо был слишком посредственным, чтобы вызывать беспокойство у матерых хищников деловых джунглей, и достаточно тщеславным, чтобы воображать себя их «альтер эго» на ролях статиста, которые ему отводились.
Благодаря настойчивости Пунетты Фийо попытался взять естественный тон и с тех пор стал делать вид, что обращается со мной как с посвященным, то есть удостоил меня большой чести, предполагая в собеседнике мышление, схожее с его образом мыслей, и разговаривая с ним как с бывалым человеком.
Хотя я и был неприятно поражен его грубым цинизмом, я старался показать, что оценил столь лестное для меня доверие. Надо было найти адвоката, который отнесся бы ко мне как к не совсем обычному посетителю.
По поведению Пунетты я догадался, что она воспринимает меня сквозь призму моей легенды и приписывает мне идеи, родственные ее суждениям и взглядам ее уважаемого друга. По-своему она оказывала мне большую честь, ставя меня, таким образом, выше дураков, простофиль и шляп, то есть всех тех, кто еще прислушивается к голосу своей совести. По ее мнению, контрабандная торговля гашишем или оружием предполагала в торговце полнейшее отсутствие каких-либо нравственных переживаний, следовательно, Пунетта делала мне любезность, причисляя меня к экзотической породе разбойников.
Подобная оценка, впрочем, весьма возвышала мою персону в ее глазах.
Трудно поверить, сколько женщин, и даже из числа самых добродетельных, втайне обладают душой публичной девки, готовой восхищаться порочностью самца как силой, которой они мечтают подчиниться с каким-то болезненным сладострастием. Сколько добропорядочных мещанок грезят о том, чтобы соединиться в любовных объятиях с кинематографическим злодеем, с ног до головы обрызганным кровью своей жертвы. Супруги возвращаются после сеанса к своему домашнему очагу, и благодушный муж с изумлением обнаруживает неожиданную перемену в супруге, обычно безвольной и покорной, когда она с презрением и злобой встречает его вялые супружеские ласки…
