Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой
— Вы должны знать, Нед, — сказал я храброму канадцу, — что леса острова Кресло — подводные леса!
— Вот так штука! — разочарованно протянул гарпунщик, видя, что его мечты о куске свежего мяса рассыпаются в прах. — А вы, господин профессор, — спросил он меня, — собираетесь влезть в эту сбрую?
— Непременно, дорогой Нед.
— Вольному воля, — ответил Нед Ленд, пожимая плечами,
— но если только меня не принудят к этому силой, я в нее не полезу!
— Вас никто принуждать не будет, мистер Ленд, — сухо сказал капитан Немо.
— А Консель пойдет? — спросил Нед.
— Консель последует за хозяином не только в воду, но и в огонь! — ответил Консель.
По зову капитана два матроса пришли помочь нам облачиться в эти тяжелые непромокаемые одежды, сделанные из цельных кусков резины. Скафандры, рассчитанные на высокое давление, напоминали броню средневекового рыцаря, но отличались от нее своей гибкостью.
Одежда состояла из куртки и штанов, оканчивавшихся толстыми башмаками с подбитыми к ним свинцом подошвами. Ткань куртки была натянута на медные обручи, которые защищали грудь от давления воды и позволяли легким свободно дышать. К рукавам куртки были пришиты мягкие рукавицы, не стеснявшие движений пальцев.
Капитан Немо, один из его матросов, — настоящий геркулес по внешности, видимо наделенный чудовищной силой, — Консель и я — все мы быстро надели скафандры. Оставалось только просунуть голову в металлический шлем.
Но, прежде чем сделать это, я попросил у капитана разрешение осмотреть ружье, которое мне предназначалось.
Один из матросов подал мне обыкновенное на вид ружье, с несколько большим, чем у огнестрельного, прикладом, полым внутри и сделанным из стали. Приклад этот служил резервуаром для сжатого воздуха, вырывавшегося в дуло, когда спущенный курок отодвигал клапан резервуара. В обойме помещалось штук двадцать электрических пуль, которые особой пружиной автоматически вставлялись в дуло. Как только из ружья вылетала одна пуля, на ее месте тотчас же оказывалась другая.
— Капитан Немо, — сказал я, — это замечательное оружие и притом чрезвычайно простой конструкции. Мне не терпится испробовать его на деле. Но каким образом мы опустимся на дно?
— «Наутилус» стоит сейчас на дне, на глубине десяти метров. Мы можем отправляться, профессор.
— Но как мы выйдем из судна?
— Сейчас увидите.
И капитан Немо надел на голову медный шлем. Консель и я последовали его примеру, причем на прощание Нед Ленд иронически пожелал нам удачной охоты. Ворот куртки был снабжен медным кольцом с винтовой нарезкой, на которую навинчивался медный шар. Сквозь толстые стекла трех окошек шлема, поворачивая голову, можно было глядеть вперед и в стороны.
Открыв кран аппарата Руквейроля, я прицепил к поясу лампу Румкорфа и взял в руки ружье. Тяжелый скафандр, а особенно подбитые свинцом башмаки буквально пригвождали меня к полу. Мне казалось, что я не смогу сделать ни шага.
Но, очевидно, это было в порядке вещей. Меня выволокли в маленькую кабинку рядом с гардеробной. Моих спутников вытолкали вслед за мной таким же образом. Я услышал, как за нами закрылась дверь, и мы очутились в абсолютной темноте.
Через несколько минут до моих ушей донесся сильный свист. Я почувствовал, как что-то холодное поднимается от ног к груди. Очевидно, в машинном зале открыли кран, дающий доступ морской воде, и она заливала сейчас кабинку, в которой мы находились. Как только вода заполнила доверху всю кабинку, раскрылась вторая дверь в борту «Наутилуса», и мы увидели бледный полусвет. Через секунду мы уже шагали по дну моря.
Как мне теперь описать впечатления от этой прогулки по дну морскому? Как словами передать виденные мною чудеса, когда даже кисть художника не в силах нарисовать поразительные эффекты водной стихии?
Капитан Немо шел впереди. Матрос замыкал шествие. Консель и я шли рядом, как будто можно было обмениваться впечатлениями через наши металлические шлемы. Я не чувствовал больше тяжести скафандра, свинцовых башмаков, резервуара с сжатым воздухом и металлического шлема, в котором голова болталась, как орех в скорлупе. Все эти предметы, погруженные в воду, теряли в весе ровно столько, сколько весила вытесненная ими вода. Я готов был благословлять этот физический закон, открытый еще Архимедом, так как он вернул мне подвижность.
Меня удивил яркий свет, заливавший дно, несмотря на тридцатифутовый слой воды. Солнечные лучи свободно пронизывали эту водную толщу и обесцвечивали ее. Я отчетливо видел мельчайшие предметы в сотне метров расстояния. Дальше контуры начинали тускнеть, краски сгущались, темнели, и в конце концов все исчезало в неопределенной синеве. Среда, окружавшая меня, казалась тем же воздухом, только более плотным, чем земная атмосфера, но не менее прозрачным. Над собой я видел спокойную поверхность моря.
Мы шагали по мелкому, плотно слежавшемуся и идеально гладкому песку, не имевшему тех складок, которые волны оставляют на прибрежных песках. Этот ослепительный ковер служил настоящим рефлектором для солнечных лучей. Вот почему так ярко были освещены водные толщи, каждая частица которых была буквально пронизана светом. Поверят ли мне, если я скажу, что на этой глубине в тридцать футов было также светло, как на поверхности воды в светлый день? В продолжение четверти часа мы ступали по песчаному копру, посыпанному неосязаемой пылью миллиардов мельчайших ракушек. Корпус «Наутилуса» понемногу таял в отдалении; ночью его прожектор должен был своими яркими, видными издалека лучами облегчить нам возвращение на борт.
Мы все шли и шли, а обширная песчаная равнина, казалось, не имела границ. Я раздвигал руками жидкие занавеси, но они тотчас же смыкались за моей спиной, и давление воды мгновенно уничтожало следы моих шагов на песке.
Наконец, в отдалении смутно стали вырисовываться какие-то контуры. Подойдя ближе, я разглядел подводные скалы, густо поросшие зоофитами. Тут я был ослеплен световым эффектом, присущим только жидкой среде.
Было около десяти часов утра. Солнечные лучи, падая под острым углом, преломлялись в воде, словно в призме, и окрашивали края скал, полипы, растения во все семь цветов солнечного спектра. Яркие краски — фиолетовая, синяя, голубая, зеленая, желтая, оранжевая и красная, — разбросанные в воде, словно на палитре темпераментного художника, были настоящим праздником для глаз.
Как досадно было, что я не мог поделиться с Конселем своими ощущениями, той радостью, которая волновала меня… Как жаль, что я не знал языка, знаков, при помощи которых капитан Немо разговаривал с матросом! Не в силах молчать, я говорил сам с собой, выкрикивал какие-то слова, расточительно и бесцельно расходуя драгоценный запас воздуха.
