Джон Пристли - Затерянный остров

Звонок из гостиничного номера в незнакомом городе — тоже маленькое приключение. Одно то, что телефон работает, — уже чудо. Уильям снял трубку дрожащими руками, лихорадочное возбуждение не отпускало: это ведь не просто звонок, а последнее звено в цепочке, которая может привести его на Затерянный остров сокровищ. Называя гостиничной телефонистке номер «Брауна, Вобурна и братьев», он охотно проглотил бы еще бокал ледяной воды.

— Да-а, это «Браун, Вобурн», — пропел тонкий голосок.

— Могу я поговорить с мистером П.Т. Райли?

А вдруг он умер? Испарился? Попал в сумасшедший дом? Да ну, вздор какой!

Тонкий голосок попросил повторить фамилию.

— Райли. П.Т. Райли.

Просьба подождать подарила несказанную надежду — все-таки поначалу Уильям уловил в тонком голоске недоумение. Минуту-другую он слушал тишину в трубке, перебирая все мыслимые и немыслимые несчастья, которые могли постичь Райли.

— Кто его спрашивает? — другой голос. Тоже девичий, но пониже и не такой певучий. Откуда взялась другая?

— Уильям Дерсли из Бантингема, Англия. Я хотел бы поговорить с мистером П.Т. Райли.

— Простите, не могли бы вы повторить?

Уильям, сглотнув, решительно повторил все слово в слово. В трубке послышались восторженные ахи и охи.

— Ну вы даете! — захлебнулся восторгом девичий голос.

— Что? — опешил Уильям.

Голос присмирел.

— Слушайте, — уже серьезно проговорила девушка. — У меня для вас сообщение. Райли приглашает вас к себе домой на ужин в восемь вечера. Придете?

Уильям без колебаний согласился.

— Замечательно. Тогда запишите адрес и не потеряйте. Но я вам сперва так объясню. Вы знаете яхтенную гавань? Нет, конечно, откуда… В общем, она у самого залива, рядом с Пресидио — это военная база. Хотя ее вы, наверное, тоже не знаете. Ладно, запишите тогда адрес, а таксисту скажете, что это в районе яхтенной гавани.

— И меня там ждут к ужину в восемь вечера, — подытожил Уильям, записывая адрес. — Передайте мистеру Райли спасибо, хорошо?

— Я подумаю. — Девушка повесила трубку, не дав Уильяму возмутиться ее немыслимыми манерами.

Занятный у них деловой этикет, но ведь это как-никак дикий американский Запад. Может быть, на телефоне в конторах сидят безнадежно избалованные кокетки, а может, здешних секретарей специально учат своевольничать. Уильям представил Райли пожилым вальяжным бизнесменом, которому нравится, что его секретарь фамильярничает со звонящими. «Ну вы даете!» Даете? Явно в каком-то другом смысле, не английском. Англичанка сказала бы: «Ах, как мило!» Все равно фамильярность… Ладно, ему нужен мистер Райли, сегодня вечером они встретятся за ужином, и, возможно, еще до отхода ко сну он станет на шаг ближе к Затерянному. Уильям снова подошел к окну и посмотрел на сказочный город. Вынув из корзины грушу — самую громадную и сочную, идеальную по форме и цвету, он вернулся к окну. Уильям Дерсли в Сан-Франциско, держит в руке подарок от гостиницы, королеву всех спелых калифорнийских груш! Сегодня он увидится с мистером Райли, и Затерянный остров будет, считай, нанесен на карту. А через какие-нибудь две недели он доплывет до Южных морей. Вот теперь он живет полной жизнью. Он выбрался в настоящий мир. И эта груша — тоже из настоящего мира, может быть, она росла на древе познания.

Счастливый, вернувшийся в детство, Уильям откусил большой сочный кусок. Прожевал. Проглотил. И в недоумении уставился на фрукт в руке. На вкус груша оказалась пресной, словно вата. Она была создана для любования, вожделения, но не для еды. Откусив еще несколько раз и окончательно разочаровавшись, Уильям отложил ее в сторону и посмотрел на сказочную корзину. Устоять перед ароматом и лоском этих фруктов, окутанных мягким утренним светом, не было никаких сил. Озадаченный, Уильям отхлебнул побольше ледяной воды.

3

Вечером в такси, везущем его в гости к мистеру Райли, Уильям долго думал о Сан-Франциско. Наведавшись с утра в контору пароходства «Юнион Стим», чтобы организовать последний отрезок пути до Таити, остаток дня он посвятил знакомству с городом. Набрел на забавную маленькую площадь с памятником Роберту Льюису Стивенсону — приземистой колонной, увенчанной несущимся на всех парусах галеоном. Город моментально пропитался атмосферой стивенсоновских романов, словно сойдя со страниц новой «Тысячи и одной ночи». И пусть Стивенсон, чей Сан-Франциско уничтожили пожары и землетрясение, не знал нынешнего города, дух его, приключенческий, веселый, щедрый, никуда не делся.

Уильям заглянул в Китайский квартал, подивился на древние непроницаемые лица, россыпи нефрита и фарфора, лакированного дерева и вышивки по шелку. Затем погулял по улочкам, как две капли воды похожим на средиземноморские, поразился помпезности здания муниципалитета, посмотрел краем глаза на большие суда из Китая и Южной Америки, трампы, яхты, шхуны и итальянские рыболовецкие шаланды, полюбовался калифорнийским золотистым маком, золотистым загаром девушек и загоревшими до черноты мужчинами с золотым, вне всякого сомнения, сердцем. Обедать его занесло в нелепый морской ресторан, декорированный под корабль и являющий собой квинтэссенцию здешней атмосферы — наполовину фарс, наполовину произведение искусства.

Уильям не замечал у окружающих той тревожности, постоянного напряжения, которая отличала жителей восточных штатов и Среднего Запада. Обитатели Сан-Франциско открыто и без утайки наслаждались жизнью, от них по-прежнему веяло золотоискательской щедростью и бесшабашностью. Они были словно передовые представители новой языческой расы, и в то же время как большие дети. Уильям поймал себя на легкой досаде — пожалуй, даже зависти — и решил, что вся эта окружающая действительность слишком хороша, чтобы быть правдой. Взять хотя бы погоду: что-то фантастическое, слегка пугающее было в этом прозрачном свете, прохладном и хрустком, как огурец. Казалось, что чары вот-вот развеются, и наступит настоящий январь. Однако, несмотря на все эти опасения и уколы зависти, день Уильям провел замечательно.

Остальной мир погрузился в темноту, но сам город сиял и переливался яркими электрическими огнями, и эта иллюминация не шла ни в какое сравнение ни с чем из виденного ранее — разве что с нью-йоркским Бродвеем. Каждая лампочка горела раз в двадцать ярче любой английской. Город определенно что-то праздновал. Однако довольно скоро эта вакханалия света осталась позади, и ночной пейзаж за окном такси стал более привычным. Они уже подъезжали к фешенебельному кварталу на заливе, где жил мистер Райли, и сам залив мелькнул несколько раз между домами — темно-синий бархат, усыпанный блестками огней. Яхтенная гавань оказалась воплощением диковинной роскоши — что-то среднее между подчеркнуто испанским городком и пышными театральными декорациями. Живописность и очарование этого квартала выглядели слишком нарочитыми, с трудом верилось, что тут живут настоящие люди. Уличный свет, искусно подчеркивающий белизну стен, фигурные окна и двери, крылечки с цветочными кашпо на цепях, мощеные дворики, украшенные хвойными растениями в кадках и коваными фонариками, — от всего этого несло откровенной бутафорией.