Пётр Губанов - Пробуждение
— Ну, а те, что шли за вами, понимали это… э… знали, на что поднялись?
Шаповал замялся на секунду.
— Это вы их сами спросите, — ответил он, немного выждав.
— И спрашивать незачем. Понимали они! Напрасно их защищали. Я видел сам, как они действовали. Если бы с японцами так воевали.
— И воевали! — раздалось несколько голосов.
— Когда я увидел приближавшиеся под красным флагом миноносцы, мне сделалось жутко, — Раден зябко пожал плечами. — На «Скором» прислуга целиком находилась у орудий, действовала так, что будь это учения — приз получила бы. А у меня на лодке некому снаряды было подносить. Мичманы да кондукторы таскали. Сам я наводчиком стоял…
— От таких, как вы, одна лишь пакость на земле, — с ненавистью глядя на капитана первого ранга, негромко произнес Шаповал.
Приглашенный в суд мичман Нирод поливал обвиняемых грязью, клеветал. Широкобородый, похожий на адмирала Макарова, капитан второго ранга, с ясными, как у детей, голубыми глазами, свидетель с транспорта «Ксения», долго морщил и кривил лицо. Не выдержал, встал и хотел выйти. Но, передумав, повернулся к графу Нироду и громко, на весь зал, произнес:
— Постыдились бы вы, мичман, ведь воевали вместо…
Нирод избегал встречаться со мной взглядом. И только раз я заметил, как остановились на мне холодные, без блеска, глаза графа. «Дослужился, либерал, сиди теперь с ними», — прочитал я в них. Ничего, кроме гадливости, не питал я больше к своему бывшему сослуживцу.
Суд шел третий день. Устали и подсудимые и судьи. Матросы, привыкнув к новым условиям, шумели, переговаривались.
Когда стали читать приговор, наступила мертвая тишина.
— «По указу его императорского величества тысяча девятьсот седьмого года ноября двадцать второго дня, — густым, не стариковским голосом начал генерал Шинкаренко, — Приамурский военно-окружной суд под председательством военного судьи генерал-майора Шинкаренко, в котором присутствовали члены суда полковник Врублевский и подполковник Пипко, при секретаре коллежском регистраторе Миллере, слушал дело о лейтенантах Алексее Петровиче Евдокимове и Николае Николаевиче Оводове и нижних чинах: Антоне Шаповале, Дормидонте Нашиванкине, Алексее Золотухине, Иване Чарошникове, Николае Филиппове, Николае Данилове, Иване Пушкине, Дмитрии Сивовале… — Перечислив десятка три фамилий, генерал стал читать мой послужной список:
— Лейтенант Евдокимов, из унтер-офицерских детей, уроженец Кронштадта, гардемарином с 6 октября 1899 года, мичманом с 25 сентября 1902 года, лейтенантом с 4 апреля 1904 года, имеет ордена: святой Анны третьей степени с мечами и бантом, святого Станислава второй степени с мечами и бантом и третьей степени с мечами и бантом, серебряную медаль в память войны 1904—1905 годов. Под судом не был… — Последовала формулировка моего преступления. Генерал скорчил кислую мину, продолжил:
— Выслушав настоящее дело, суд признал виновными вышеперечисленных нижних чинов миноносца «Скорый» в том, что, совместно с убитыми и умершими от ран минно-артиллерийским содержателем Пойловым, баталером Решетниковым, неизвестной женщиной (Товарищ Надя) и другими мужчинами, личности коих не установлены… — при этих словах подсудимые встали, обнажили головы. Стало тихо. Голос генерала звучал сухо и жестко, как жесть:
— …по предварительному между собой соглашению в достижении целей тайного сообщества, они поставили своей задачей истребить командный состав судов и войсковых частей, захватить в свои руки управление войсками с целью силою оружия насильственно изменить установленный в России законный образ правления.
Около восьми часов утра семнадцатого октября, после того как Пойлов и Решетников выстрелами из револьвера убили лейтенанта Штера и капитана второго ранга Куроша, они совместными силами захватили миноносец и вступили в бой с миноносцами «Смелый», «Статный», «Грозовой» и канонерской лодкой «Маньчжур». Миноносец «Скорый» вел орудийный огонь по кораблям и правительственным зданиям до тех пор, пока верные долгу суда не привели его в негодность для боя.
Указанные нижние чины являются руководителями и организаторами восстания.
Обращаясь к применению законов, суд нашел: первое — что деяния подсудимых лейтенантов Евдокимова и Оводова представляют собой беззаконное бездействие власти против вооруженного бунта, что предусмотрено седьмым пунктом сто сорок четвертой статьи и сто сорок пятой статьей Военно-морского устава о наказаниях.
Суд избрал взамен ссылки на житье в Сибирь отдать их в арестантские роты, и за неимением таковых Оводова по лишении дворянства, чинов, а Евдокимова — воинского звания и орденов исключить из военной службы и заключить в тюрьму сроком на три года. Второе: за недоказанностью вины матросов Антона Першина, Порфирия Ро́га и Кузьму Коренина по суду оправдать, из-под стражи освободить…»
Я увидел удивленное и словно испуганное лицо минера.
— Думал, каторга, а вышло — в Харьков ехать, — глухо проговорил он.
С внезапной силой захватило меня чувство острой радости, словно оправдали меня. Я увидел, вернее, почувствовал на миг шелест осенней рябины, прохладу убранного поля, ручей… «Хорошо, что все это скоро будет радовать его», — пронеслось в голове…
— «Третье: нижних чинов миноносца «Скорый» матроса первой статьи Антона Иванова Шаповала, двадцати трех лет, матроса первой статьи Дормидонта Евлампия Нашиванкина, двадцати двух лет, матроса первой статьи Алексея Павлова Золотухина, двадцати двух лет, матроса первой статьи Ивана Прокофьева Чарошникова, двадцати трех лет, машиниста второй статьи Николая Филиппова (по его словам, Михайлова), двадцати трех лет, хозяина трюмных отсеков Ивана Степанова Пушкина, двадцати шести лет, подручного хозяина трюмов Дмитрия Максимова Сивовала, двадцати четырех лет, Николая Данилова, двадцати двух лет, Григория Мешанина, двадцати четырех лет, Тихона Отребухова, двадцати трех лет, Василия Боханова, двадцати двух лет, и Дмитрия Головченко, двадцати пяти лет, за явное восстание исключить из военной службы, лишить всех прав состояния в соответствии со статьями двадцать второй — двадцать четвертой «Об уголовных наказаниях» тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года и подвергнуть смертной казни через расстреляние».
Кто-то удивленно и громко ахнул. Судьи молча стояли против осужденных, растерянно пряча глаза. На выбеленных, как стены зала, лицах матросов — недоумение и ярость. Лица судей недвижны, но под высохшей дряблой кожей — испуг.
«Эти люди не правы, и они это знают, — подумал я, — их точит червь сознания неоправданной жестокости».
