Джеймс Купер - Два адмирала
Читатель поймет, конечно, что все эти подробности, за исключением только того, что сэр Реджинальд должен немедленно прибыть в замок и что он полукровный родственник сэра Вичерли, были вовсе неизвестны находившимся в замке; один только Том знал довольно подробно все эти обстоятельства. Мысли всех были заняты положением доброго баронета, и потому весь разговор единственно относился только к нему. После завтрака сэр Джервез попросил Блюуатера последовать за ним в его комнату, куда они тотчас же и удалились.
— Неужели Вервильен действительно идет к нам навстречу? — начал вице-адмирал. — Кажется, ты сказал, Блюуатер, что сам видел сигналы «Деятельного»?
— Да, он подавал весьма частые сигналы, когда я оставлял мыс, но без книги я не мог их хорошо понять!
— Ах, да! Ты, Дик, кажется что-то вроде ученого: не можешь ли ты пояснить мне, что такое человек, называемый nullius?
Адмирал Блюуатер, по всегдашнему своему обыкновению, развалился в самом удобном кресле, какое только мог найти, между тем как его друг, более живой, быстро прохаживался по комнате; услыша слово nullius, Блюуатер приподнялся в удивлении, следуя глазами за быстрыми движениями Океса, будто не веря ушам своим.
— Признаюсь, подобного выражения мне никогда еще не случалось слышать. Вероятно, это какая-нибудь глупая игра слов или насмешка над каким-нибудь положением человека. Но кой черт осмелился в присутствии главнокомандующего эскадрой называть кого бы то ни было nullius?
— Никто другой, как сэр Вичерли Вичекомб, наш добрый хозяин, который лежит теперь на смертном одре. Он утверждал, что его племянник Том Вичекомб — nullius.
— Я опасаюсь, что этот самый племянник вовсе не окажется nullius-ом, когда наследует титул и владения, — отвечал Блюуатер. — Мне никогда еще не случалось видеть более мрачного, более зловещего человека.
— Да, я с этим согласен, притом же в нем нет ни малейшего фамильного сходства с сэром Вичерли. Как, право, досадно, что наш благородный лейтенант не имеет никаких прав на наследство баронета, между тем как этот проклятый nullius законный наследник майората. Я никогда еще не принимал такого участия в делах постороннего человека, как в наследстве нашего почтенного хозяина.
— Ты заблуждаешься, Окес, ты принимал гораздо более участия в моем наследстве, потому что, когда я сделал завещание в твою пользу и дал тебе прочитать его, ты разорвал и бросил за борт.
— На это я имел право. Как твой начальник, я должен был отменить это завещание! Я надеюсь, что ты сделал уже другое и отказал все свое достояние двоюродному своему брату, виконту.
— Да, я сделал новое завещание, но моему брату и в этом завещании придется, я думаю, разделять одинаковую участь с первым.
— Дик, неужели ты был так безрассуден, что обошел главу своей фамилии, свое родство и свои немногие тысячи, отказал сумасбродному искателю приключений, Карлу Стюарту?
Блюуатер невольно улыбнулся и с минуту сожалел, что не исполнил своего первоначального намерения, потом он вынул из кармана сделанное им утром завещание и передал его сэру Джервезу.
— Вот тебе мое завещание, — сказал он, — прочитав его, ты увидишь мою волю.
Вице-адмирал при всем том, что не имел никаких притязаний на наследство своего друга, все-таки с большим любопытством взял завещание, чтобы узнать его содержание. Чтение его продолжалось недолго, и его глаза не отрывались от бумаги, пока он не дочитал до последнего слова. Тогда рука его невольно опустилась, и он с непритворным удивлением смотрел на Блюуатера. Он не сомневался в здравом рассудке своего друга, но не совсем был уверен в его благоразумии.
— Твоя выдумка — весьма простое, весьма остроумное средство нарушить порядок общества, — сказал он, — и из скромненькой, простой и милой девушки сделать преждевременную, надменную старуху. Что тебе эта Милдред, что ты отписываешь ей тридцать тысяч фунтов?
— Она одно из самых прекрасных, простодушных, чистых, любезнейших созданий и поставлена прихотливой судьбой в самое униженное положение своим грубым, вечно пьяным отцом. Я хочу, чтоб она и в этом мире получила вознаграждение за свои горести. Я уверен, что ты помнишь Агнес Гедуортс?
— О, без сомнения! Если бы война позволила мне думать о любви, мне кажется, что только одна она могла бы повергнуть меня к своим ногам, — повергнуть, как верного пса, Дик!
— И ты не замечаешь сходства между ней и Милдред Доттон?
— Клянусь святым Георгием, ты прав, Блюуатер! Да, она действительно похожа на бедную Агнес, которая так преждевременно улетела от нас на небо! Но, послушай, неужели одно только сходство Милдред с очаровательной Агнес побудило тебя сделать ее, дочь пьяницы штурмана, своей наследницей?
— Не совсем так, Окес, мое завещание было сделано прежде, чем я открыл это сходство. Если бы ты видел, как жестоко обошелся в прошлую ночь пьяный Доттон со своей женой и дочерью, ты почувствовал бы желание облегчить их бедствия, хотя бы тебе это стоило твоего поместья Боульдеро и половины твоих денег.
— Гм! Боульдеро принадлежит нашей фамилии уже пять веков и, вероятно, останется за ней еще пять, если только ваш прыткий претендент не овладеет престолом и не конфискует его.
— Впрочем, Окес, моему распоряжению есть еще и другая причина. Если бы я оставил свои деньги богатому человеку, то в случае перехода моего на сторону претендента король, вероятно, все отберет в казну; между тем, мне кажется, что даже у германца не найдется столько жестокости, чтобы ограбить такое бедное создание, как Милдред.
— А шотландцы вообще известны своей чувствительностью в подобных делах! Впрочем, делай что хочешь, Дик. Право, нет беды, если ты распорядишься своими призовыми деньгами, как тебе вздумается.
— Но довольно об этом. Не получил ли ты в продолжение ночи каких-нибудь известий с севера?
— Ни одного слова. Если в следующие тридцать шесть часов я не получу никаких известий или приказаний, я сам поеду в Лондон и оставлю тебе команду над эскадрой.
— Такое распоряжение было бы не совсем благоразумно. Неужели ты вверил бы такую сильную эскадру и в такое критическое время человеку моих мнений?
— Я вверил бы тебе, Блюуатер, свою жизнь и честь с полной уверенностью в их безопасности. Впрочем, надо сперва узнать, какие вести везет нам «Деятельный», потому что если Вервильон действительно идет против нас, я считаю первой обязанностью английского моряка без всяких дальнейших рассуждений разбить француза.
— Если только это удастся, — сухо прибавил Блюуатер, закидывая ногу на спинку старинного кресла.
— Я далек от того, Блюуатер, чтобы воображать, будто мы непременно должны одержать победу над неприятелем… А, к нам идет Маграт, вероятно, чтобы уведомить нас о положении больного.
