Фредерик Марриет - Мичман Изи
— Кормилицу, моя дорогая.
— Осматривать что, мистер Изи? — продолжала жена.
— Её голову, дорогая. Я должен выяснить, каковы у неё наклонности и свойства характера.
— Я думаю, вам лучше оставить её в покое, мистер Изи. Вечером она придёт, и я сама допрошу её со всей строгостью. Доктор Миддлтон, что вам известно об этой молодой особе?
— Мне известно, мадам, только то, что она здоровая и сильная, иначе я не выбрал бы её в кормилицы.
— Но что вы скажете о её характере?
— О её характере я ничего не могу сказать, мадам. Но вы сами можете навести о ней какие угодно справки. И всё-таки я должен заметить, что если вы будете слишком разборчивы на этот счёт, то рискуете вообще остаться без кормилицы.
— Ну хорошо, я посмотрю, — сказала миссис Изи.
— А я ощупаю её голову, — добавил муж.
Разговор был прерван появлением горничной, объявившей о приходе той самой особы, о которой только что шла речь. Её попросили войти: это была миловидная, краснощёкая, крепкая девица с неуклюжими и наивными манерами, внешность которой свидетельствовала о наличии у неё скорее голубиной кротости, нежели глубокого ума.
Мистер Изи, которому не терпелось приложить свои знания на практике, заговорил первым:
— Подойдите-ка сюда, девушка, я хочу осмотреть вашу голову.
— Батюшки светы! — воскликнула та приседая. — Да она у меня совсем чистая, сэр, уверяю вас.
Доктор Миддлтон, сидевший между кроватью и креслом мистера Изи, только потирал руки и посмеивался. Между тем мистер Покладистый развязал тесёмки чепчика, снял его с головы молодой женщины и запустил пальцы в её волосы. На лице девушки отразились чувства страха и удивления.
— Рад отметить, что у вас сильно развит орган добродушия.
— Да, сэр, — подтвердила девушка приседая.
— И почтительности тоже.
— Благодарствуйте, сэр.
— Орган скромности также сильно развит.
— Да, сэр, — ответила девица с улыбкой. («Это что-то новенькое», — подумал доктор Миддлтон.)
— Шишка чадолюбия просто поразительная, — продолжал мистер Изи.
— С вашего позволения, сэр, этого я не понимаю, — ответила девушка, делая книксен[2].
— Тем не менее этому есть очевидное доказательство. Миссис Изи, я удовлетворён полностью. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы к девушке? Хотя они совершенно излишни.
— Конечно же, есть, мистер Изи. Скажите, девушка, как вас зовут?
— Сара, с вашего позволения, мэм.
— Сколько времени вы замужем?
— Замужем, мэм?
— Да, замужем.
— Простите, мэм, со мной случилось несчастье, — ответила девушка, опуская глаза.
— Как?! Вы не были замужем?
— Нет, мэм, ещё не была.
— Боже мой, доктор Миддлтон! — воскликнула миссис Изи. — Кого вы сюда прислали — незамужнюю женщину, да ещё с ребёнком!
— С вашего позволения, мэм, — вмешалась Сара, делая книксен, — ребёнок был очень маленьким.
— Очень маленьким?! — воскликнула миссис Изи.
— Да, мэм, он умер сразу же, как только родился.
— О, доктор Миддлтон, как вы могли, что вы наделали!
— Дражайшая миссис Изи! — воскликнул доктор, вскакивая с кресла. — Это единственная женщина, которую я мог подыскать для вашего ребёнка в качестве кормилицы, и если вы не примете её, я отказываюсь отвечать за его жизнь. Правда, можно было бы найти замужнюю женщину, но уверяю вас, женщина, любящая своих детей, не согласится бросить их и кормить вашего сына. Как вы сами понимаете, питание, получаемое ребёнком от кормилицы, может повлиять на его характер и здоровье. Я считаю, что ребёнку больше повредит молоко замужней женщины, покинувшей своего ребёнка из соображений выгоды и заработка, тогда как несчастье, случившееся с этой молодой женщиной, отнюдь не служит свидетельством её дурных наклонностей, а скорее оправдывает её как девушку, пострадавшую от чрезмерной доброты сердца и излишней доверчивости.
— Вы совершенно правы, доктор, — вмешался мистер Изи. — Её голова доказывает, что она скромная девушка с сильным религиозным чувством, добрым характером и всем таким прочим.
— Её голова может доказывать всё, что угодно, мистер Изи! — воскликнула жена. — Но её поведение свидетельствует о другом.
— Всё-таки из неё получится отличная кормилица, — продолжал доктор.
— С вашего позволения, мэм, — вмешалась Сара, — он был таким маленьким!
— Позвольте, мэм, пусть ребёнок попробует сам, — сказала приходящая сиделка, которая молча слушала весь разговор с ребёнком на руках. — Он, бедняжка, сильно беспокоится, сучит ножками и сунул кулачок себе в рот.
Доктор Миддлтон кивнул в знак согласия, и как только ребёнка положили на колени Сары, молодой Джон[3] Изи присосался к её груди как пиявка.
— Боже, спаси и помилуй, как он проголодался! Ну, ну, передохни малость. Прямо захлёбывается, бедняжка!
Миссис Изи, лежавшая в постели, поднялась и подошла к ребёнку. Сперва она почувствовала зависть, что другая женщина испытывает удовольствие, в котором ей отказано природой, затем — восторг при виде довольства, написанного на личике младенца. Через несколько минут ребёнок оторвался от груди и заснул крепким сном. Миссис Изи была довольна: материнские чувства одержали верх над всеми другими, и Сара была принята в семью в качестве кормилицы.
Мы уже упоминали, что в шесть месяцев Джека Изи облачили в рубашонки, а вскоре он начал ползать, выставляя свою попку настолько бессовестно, что стало ясно — скромность не нашла себе места среди других достоинств, которые были всосаны им с молоком Сары. Очевидно, добродушие и почтительность также не стали его достоянием, ибо он хватал всё, что угодно, замучил кошку до смерти, царапал мать и таскал за волосы отца. Тем не менее все в доме — и отец, и мать, и все домашние — считали, что он самый очаровательный и миленький ребёнок на свете. Но если бы мы стали пересказывать о всех чудесных событиях в детстве Джека с рождения до семилетнего возраста, как это делает Сара, ставшая его нянькой после того как его отняли от груди, то для этого потребовалось бы не менее трёх томов. Поэтому для краткости мы скажем, что Джек воспитывался так, как обычно воспитывается единственный ребёнок в семье, то есть ему позволяли делать всё, что угодно.
ГЛАВА IV,
в которой доктор предписывает отправить Джека в школу в качестве лекарства для лечения порезанного пальчика
— Не думаете ли вы послать мальчика в школу, сэр? — спросил доктор Миддлтон, которого спешно вызвали в поместье мистера Изи «Лесистый холм». За ним прислали нарочного, примчавшегося к нему на взмыленной лошади. Прибыв в усадьбу, он узнал, что мистер Изи всего-навсего порезал пальчик. Судя по суматохе, царившей в доме, можно было подумать, что он по меньшей мере отрезал себе голову: мистер Изи мрачно шагал из угла в угол, миссис Изи лежала в кресле чуть ли не в обмороке, горничные суетились и сновали вокруг неё. Все были охвачены волнением, кроме самого мастера[4] Джека, который с пальцем, перевязанным тряпочкой, и в передничке, закапанном кровью, развлекался вишнями, ловя их ртом, и не обращал никакого внимания на суматоху.
