Джон Пристли - Затерянный остров

— Коммандер здесь, оформляет багаж, — сообщил мистер Рамсботтом, круглое лицо которого словно еще больше округлилось. — Первый раз вижу такую любовь к возне с бумагами. Думаю, теперь-то он доволен, за неделю наелся этой волокиты до отвала. Вы не представляете, какая это морока — попасть на Таити. Пока не удостоверятся, что ваша бабка была на хорошем счету у соседей, ни за что не пустят. Удивляюсь, как кто-то вообще туда добирается, когда на каждом углу палки в колеса… А, вот и он!

— Здравствуйте, Дерсли. Рад вас видеть. — Коммандер выглядел собранным, подтянутым и словно помолодел с последней встречи в Лагмуте. — Все на месте. Нам тоже лучше поспешить.

Они двинулись вдоль состава за монументальным мистером Рамсботтомом.

— Пришлось побегать, наверное? — спросил Уильям у коммандера.

— Еще как, — улыбнулся он в ответ. — Давно так не суетился, но мне это в радость. Вы-то определились с дальнейшими планами?

— Более или менее. Сегодня закажу билеты. До Америки, я имею в виду. «Гаргантюа» отходит тридцатого декабря, так что у меня в запасе достаточно времени, чтобы двадцать первого января сесть на пароход до Таити из Сан-Франциско.

В голосе Уильяма слышалась неуверенность начинающего, но увлеченного путешественника.

— А потом мы встречаемся в Папеэте, в конце января — начале февраля, — подытожил коммандер.

— Да. Не верится, правда?

— Не верится? — Коммандер посмотрел на него с искренним недоумением. — Почему? Все ведь остается в силе? Или есть какие-то препятствия?

— Нет, конечно, нет. — Уильям мысленно одернул себя и велел не валять дурака. Они подошли к дверям купе. — Просто непривычно договариваться о встрече на другом краю света.

— Непривычно? — воскликнул Рамсботтом, оборачиваясь. — Да это же чистая авантюра! Сам как раз об этом думал. Пойди не знаю куда, привези то, не знаю что, которое к тому же кто-то, может быть, уже прибрал к рукам. Если об этом проведают мои знакомые в Манчестере, решат, что я спятил. Ты езжай через Австралию, я поеду через Клондайк, встретимся на Хутси-Тутси под пальмами во вторник через семь недель. А что такого?

— Я лично здесь ничего особенного не вижу, — суховато заметил коммандер. — Все равно туда нужно попасть.

— Разумеется, — согласился Рамсботтом. — Я и не жалуюсь. Но это для вас, коммандер, ничего особенного, потому что вы привыкли отправляться на край света по свистку. Через шесть недель доложите о прибытии в китайские воды. Немедленно следуйте на Мальту, ожидайте дальнейших распоряжений. Так?

— Примерно, — хохотнул коммандер.

— Вот и славно. Но для меня и мистера Дерсли — и еще пары-тройки деловых домоседов — это нож острый. Однако мы не жалуемся. Все на борт!

Места у отъезжающих оказались у окна, и они открыли его, чтобы перекинуться прощальными словами с Уильямом на перроне.

— Как только доберемся, — проговорил коммандер вполголоса, — сразу же начну потихоньку наводить справки. И удачи вам, Дерсли! Счастливого пути до Сан-Франциско.

— В Америке не пейте что попало, — напутствовал мистер Рамсботтом, закрывая собой почти половину оконного проема. — И если этот Райли — приличный малый, пусть присоединяется. Дополнит компанию, вчетвером уже можно играть в карты. Берегите себя. А я присмотрю за коммандером.

Мистер Рамсботтом энергично подмигнул, и тут же дрогнул и пришел в движение поезд. Оставалось только помахать на прощание.

Перрон, как обычно, сразу поскучнел и словно уменьшился в размерах. Выход один — немедленно пойти и заказать билет на «Гаргантюа». Лондон сейчас — это старая, промерзшая, набитая туманом пушка, которая вскоре запустит его в голубую даль, где уже исчезли коммандер и Рамсботтом.

Глава четвертая

П.Т. Райли

1

Из действительности Уильям выпал утром тридцатого декабря где-то в Саутгемптоне, на последней планке длинных сходней, ведущих на пароход «Гаргантюа» королевской почтовой службы. Он словно шагнул сквозь невидимую стену в другой мир и попрощался со здравым смыслом, едва попав на палубу. Уютный обжитой мирок с четкими границами остался позади. «Гаргантюа» был воплощением эклектики — словно гигантский отель распилили пополам и одну половину, сплюснув, перемешали с морским променадом, благотворительным базаром и фабрикой. Распаковав в каюте (стальной клетушке, обставленной в стиле Людовика XIV) кое-что из одежды, Уильям отправился на разведку и теперь в замешательстве следовал из гимнастического зала в обитую деревянными панелями тюдоровскую курительную, а оттуда прямо в цирюльню, почему-то изобилующую деревянными кукольными головами и фальшивыми носами. Вокруг царило легкое безумие. Суетились одетые в форму люди, раздавались непонятные громкие звуки; далеко внизу, на причале, махали платками крошечные фигурки, а потом Саутгемптон плавно отделился от «Гаргантюа» и поплыл прочь в холодном тумане, унося с собой Бантингем и солодильню, Гринлоу из грамматической школы, акварели и шахматы.

С облегчением оставив позади последние признаки здравомыслия, «Гаргантюа» моментально сбросил маску, затрубил в рожки, закружил всех в вальсах, выставил в курительной коктейли, соленые орешки и поджаренный сыр, а в столовой — виски, бутылочное пиво, шотландский бульон и ланкаширское жаркое. Все разом куда-то испарились, и Уильям в одиночестве бродил по застекленным прогулочным палубам, безлюдным кают-компаниям в красно-золотых тонах и кабинетным комнатам — в серебряно-голубых. Вокруг темнело и моросило, ветер крепчал. Наконец «Гаргантюа» замедлил ход у шумных мерцающих огней, называвшихся Шербуром. На борт поднялась горстка продрогших новых пассажиров, осмотрелась в ужасе и тоже пропала в недрах на долгие дни.

Последние песчинки уходящего года утекали в ревущее за кормой безумие. Всю ночь «Гаргантюа» пыхтел, стонал и противился натиску, бряцая цепями, словно неприкаянный призрак. Вода в ванной уворачивалась и пыталась встать стеной, халат распластывался и деревенел, желудок то и дело норовил совершить кульбит, и пространное меню с новогодними яствами вызывало праведное негодование. В первые дни плавания в кают-компании появлялись лишь несколько краснощеких здоровяков, да на одной из палуб Уильям наткнулся на стайку надежно упакованных в шезлонги молодых американских евреек — ярко-оранжевые щеки и пунцовые губы говорили о цветущей юности, однако тревожные глаза смотрели словно из другой жизни. Получив практически в безраздельное пользование бесконечные вздымающиеся и опадающие прогулочные палубы и салоны в пяти разных стилях, Уильям отчаянно скучал в одиночестве и чувствовал себя немного не от мира сего.