Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
— Отлично…
— Вот и прекрасно.
— Для вас?
— Я рад твоей стойкости.
— Рад… Ну и радуйтесь.
— Давай но «ты». Несчастье сломало служебные преграды.
— «Ты» — слишком интимно. Вы не такой человек, с которым… хочется… на «ты»… даже… в такую… минуту…
— Да?
— Именно.
— Странно…
— Не трогайте мои руки. Они еще держатся. Внезапно Леман захохотал. Капитана бросило в жар.
«Сошел с ума», — подумал он и стал успокаивать вкрадчивым голосом:
— Но, но, Леман. Успокойтесь. Уже утро. Мы продержались пять часов. Скоро придет каравап, и нас подберут.
Леман продолжал смеяться жутким хлюпающим смехом.
— Да успокойтесь, что с вами?
— Ничего… Не беспокойтесь… я не сошел с ума… Все в порядке. Помните, я говорил об игре в кости.
— Да. Что в этом смешного?
— Судьба… обыграла нас… У нее семь!.. У нас… двойка… Разве… не… смешно?..
— Что поделать. Будем держаться. У тебя шерстяное белье?
— Да… По… Холодно… Только… вот…
Он внезапно просунул руки в круг, и оба они опять погрузились в холодную, пахнущую нефтью воду.
— Как ты неосторожно, — сказал капитан-цурзее после долгого молчания. — Хотя бы предупредил. Можно было захлебнуться. Хорошо, держи так руку, но тебе ведь неудобно. Лучше за петлю. Вот и хорошо. Смотри! Всходит солнце!
— Последнее солнце… Вы хотите пнуть меня ногами? Предупреждаю!
— Откуда у тебя такие мысли?
Леман только усмехнулся:
— Когда будете захлебываться… в вонючей нефти… вспомните госпитальное судно… транспорт с солдатами… рыбацкую шхуну… людей, спящих на миноносце. Мы с вами слишком малая плата за все…
Последние два часа они молчали, все силы уходили на то, чтобы не выпустить круг. Фон Гиллер забылся в дремоте, руки его ослабли, и он чуть было не нырнул в отверстие круга. Его обезумевший взгляд встретился с глазами Лемана и уловил в них насмешку.
— Держитесь лучше, кэп, — сказал еле шевеля губами Леман.
Когда они увидели паруса клипера, а затем и сам корабль, похожий на сказочное видение, Леман сказал, с трудом ворочая языком:
— Выиграли… Хотя, если они узнают, кто мы…
— Молчите!
Леман помотал головой.
Уже слышались слова команды, скрип уключин. Фон Гиллер, подобрав затекшие ноги, изо всех оставшихся сил толкнул ими в живот лейтенанта, и тот скрылся под нефтяной пленкой.
Матрос первой статьи Зуйков и юнга Лешка Головин наблюдали за этой сценой с марсовой площадки.
Зуйков сказал, покачивая головой:
— Ведь он, собака, утопил своего. Секунда до спасения оставалась, а он даже руки ему не протянул и, видал, будто даже отстранился от него, словно отпихнул.
— Ослаб он, дядя Спиридон, видишь, без памяти везут.
— Слаб! В такую минуту, Алексей, сила в человеке прибывает, он-то в круге спрятался, а того наруже оставил. Ведь видел, что тот на ладан дышит, и уступил бы середку. Или схватил бы его за рубаху да продержал малость, а он только о себе думал. Плохое это дело, парень, когда только о себе думка, да еще вот так, в таком положении. Ты наперво о товарище думай, а если тонуть, так вместе. Ведь секунд какой-то оставался. Наш-то капитан-лейтенант двоих спас, о себе не думал, да этот Гарька, английский матрос, Феклину сказывал, что всю ночь на помощь шел, как только взрыв заметил, так и за весла взялся. Один греб, тоже контуженый весь. Вот наш Невозвратный тоже тонул в Цусимском бою, когда их броненосец пошел на дно, и, говорят, раненого товарища спас. Очутились они с ним рядом в воде, за одну койку ухватились, а тот раненный в руку, кровью исходит, так Невозвратный перевязать его ухитрился в воде своей рубахой, а потом привязал его к койке и все голову ему над водой держал, чтобы не захлебнулся. Утешал человека, мысли ему отвлекал на хорошее, дескать, помощь обязательно будет, вот уже подходит, а вокруг только волны да кое-где еще головы матросские на воде видны. И дождались. помощи. И сам спасся, и товарища спас. Это мне рассказывал не сам Лука Лукич, о его дружок на берегу, еще в Севастополе, а сам Невозвратный об этом деле не говорит. Да что говорить, хвастаться, в том и виден человек. Так-то, Алексей. Вот как должон поступать русский, да и всякий моряк и прочий человек, если он человек! Смотри, чернобородый-то прикидывается! Дескать, худо мне, без памяти я, а где мой напарник — не знаю. Известное дело. Ты заметь себе, Алексей, что это пакостное дело. Не слыхал я, чтобы наш матрос в беде товарища бросил. Самый лядащий и тот совесть знает. Если только Бычков, да и тот в бога верует, побоится душу сгубить.
— Что такое душа? — спросил Лешка.
— Душа-то? — Зуйков почесал переносицу, глядя на четкую линию горизонта. Лешка задал ему нелегкий вопрос. Сам Зуйков никогда не задумывался над этим, считая, что душа — нечто неотъемлемое от человека, запрятанное где-то внутри. Но сейчас требовался прямой ответ, и Зуйков, наморщив лоб, повторил: — Душа-то? Это, брат, каждому ясно, что такое. Ну, какой ты человек, если из тебя душу вынуть? Пенек пеньком будешь. Душа, брат, дадена каждому человеку, чтобы, значит, он от скотины отличался. Хотя я думаю, что и у другой скотины тоже душа есть. Вот у нас с братом был мерин, бывало, скажешь: «Плохи наши дела, Макарка», а он так разумно посмотрит, заржет, дескать, какие уж там дела: овса и след простыл, сено до последней жменьки съедено, одна солома, да и та с крыши, трухля трухлей… Вот тебе и душа, брат. — Решив, что им дан исчерпывающий ответ, Зуйков посмотрел на ладонь правой руки и сказал: — Поджила совсем, скажу Петровичу, чтобы ставил на марс, а то захирел я впередсмотрящим, да попрошу, чтобы и тебя отдал мне в ученики. Ведь там, на мачте, хоть и жуть берет в шторм, а человеком себя чувствуешь. Она, стихия, рвет, мечет, мачты валит, а ты ей наперекор паруса ставишь али вяжешь. Сейчас, Алексей, самое время уходить из этого гиблого места. Где два судна смерть нашли, там и третьему не миновать. Но да ты не бойся. Наш Мамочка не прозевает.
«Орион» снимался с дрейфа. Матросы разбежались по реям ставить убранные паруса. Зуйков, стосковавшись по настоящему делу, поднялся на фор-брам-рей и побежал на нок — конец реи. Лешка с восторгом наблюдал за его акробатической работой.
— С марсов и салингов долой!
Зуйков вернулся на марсовую площадку к Лешке. Он тяжело дышал.
— Совсем обленился да нашей работенке. Уф! Сердце зашлось. При такой-то погоде! Вот что значит ваньку валять. Да ничего, оно так всегда, когда лодыря гоняешь или малость перепьешь на берегу. — Зуйков обвел привычным взглядом горизонт, посмотрел вниз. Под ногами катилась зыбь, палуба ушла в сторону, на ней матросы казались коротышками. Ветер в снастях завел нескончаемую, многоголосую песню. Зуйков кивнул своему напарнику: — Сейчас «Ориоша» наберет ветру, разгонится для поворота. Во, пошел бодрей! Руль лево на борт! Гика-шкот тянуть!.. — Зуйков был очень доволен, когда его команду повторял вахтенный офицер, а за ним и боцманы. Клипер совершил поворот, лег на другой галс и пошел на юго-запад, пересекая Атлантический океан, спеша уйти подальше от наезженных морских дорог.
