Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2
Она вызывала его, зная хорошо, что тут она сильна, благодаря его слабости. Действительно, он опустил глаза и понизил тон, когда отвечал:
— Мне угодно будет вернуться, когда я не буду опасаться увидеть то, что вижу сейчас…
Он указал кивком на два силуэта, прислонившихся к перилам слишком близко друг от друга.
— Вы здесь хозяйка. Поступайте, как вам нравится. Я же, с своей стороны, предпочитаю не видеть то, чему не могу воспрепятствовать.
Он ушел стремительно, стараясь не глядеть на нее, гневную и раздосадованную.
Солнце село. На море спускалась темная ночь.
XIX
Сампан, уносивший Фельза, причалил к пристани таможни. Фельз сошел на землю и, бредя наугад, вышел на «Мото-Каго маши» — на неизбежную в Японии улицу туристов и торговцев редкостями.
Одна только узенькая красная полоса виднелась на горизонте, а над ней такая же почти узкая полоса, зеленая, как ожерелье из волшебных изумрудов. А все остальное небо, в ночной синеве, уже сверкало звездами.
Нагасаки начинало жить своей ночной жизнью, шумной, суетливой, освещенной пестрыми разноцветными фонарями. Курумы бежали длинными торопливыми вереницами. Фланировали мусмэ, смеясь и болтая, и тонкие голоса и маленькие деревянные сандалии наполняли всю улицу странным концертом, смесью флейт и кастаньет. Японцы в европейских костюмах и другие, более многочисленные, в национальных кимоно, проходили взад и вперед, подходили друг к другу, кланялись, не тесня и не толкая друг друга, потому что японская толпа бесконечно вежливее нашей. Магазины и базары были переполнены покупателями, обменивавшимися с продавцами бесконечными церемонными приветствиями. Лавки на открытом воздухе выставляли напоказ странную снедь, и продавцы во всю глотку воспевали свои товары. Несколько иностранцев, рассеянных в этой густой толпе, казались затерянными в ней, как лодки посреди моря.
Фельз задумчиво шел тихим шагом. Он уже прошел две трети «Мото-Каго маши» еще не зная, куда ему идти. Но у дверей резчика, торгующего изделиями из черепахи, он вынужден был остановиться: четверо английских моряков… вот еще двое… медленно и важно, один за другим, входили в узкую лавчонку, очевидно, для того, чтобы закупить выставленные там безделушки — сампаны, ручки и чернильницы в виде курум. Фельз оглядел этих людей, крупных, розовых и белокурых, производивших среди японской толпы такое же экзотическое впечатление, которое произвели бы шесть японских матросов на Риджент-стрите.
И Фельз вспомнил, что он только что покинул «Изольду» с целью не возвращаться на нее слишком скоро и что он находился в Нагасаки еще не пообедав.
— Однако, — сказал он вслух, — надо же как-нибудь сорганизовать мое бегство, поужинать и переночевать где-нибудь.
Он поглядел на прилегающие улочки, взбегавшие по первым склонам горы. Там, наверху, находилось предместье Диу Джен-джи и гостеприимный дом с фиолетовыми фонарями, с курильней, обтянутой желтым шелком и пахнущей добрым зельем. Фельз припомнил индусскую пословицу, известную от одного конца Азии до другого: «Кто курит опий, освобождается от голода, страха и сна». Но тотчас же он покачал головой:
— Если я сейчас постучусь в дверь Чеу-Пе-и, я проведу у него всю ночь; а к утру трубки настолько утешат меня, что жизнь покажется мне в розовом свете — и я вернусь в мою клетку, готовый все принять и все одобрить. Нет! Только не это!
Он повернулся и поглядел на кишевшую толпой улицу:
— Поужинать? Переночевать? Очень легко: в гостиницах нет недостатка. Но у меня нет с собой багажа и я не хотел бы посылать на яхту за ночной рубашкой… Мне надо найти какую-нибудь чистенькую деревенскую корчму, с служанками-прачками и кимоно для путешественников… Это легко.
Он мысленно перебирал чайные домики и корчмы, в которых ему приходилось бывать в его предыдущие прогулки. Весь остров Киушу — большой сад, самый красивый, самый цветущий, самый гармоничный на земле. Три пейзажа, сверкающих красками, предстали мысленно взору Фельза: перевал Хими, более цветущий, чем любая швейцарская долина; водопад Куанон, с его черными кедрами и рыжими кленами; и очаровательная терраса Моги, высящаяся как бы над заливом Средиземного моря между двумя холмами Шотландии.
Жан-Франсуа позвал знаком возчика, пробегавшего без пассажира.
Человек-лошадь поспешно подбежал к тротуару.
— Моги! — приказал Фельз.
— Моги? — удивленно переспросил курумайа.
Туристы не имеют обыкновения избирать ночь для загородных прогулок. А поездка в Моги стоит двух таких экскурсий: дорога туда трудная, длиной по меньшей мере в два «ри», то есть более часа самого быстрого бега курумайи.
— Моги! — настойчиво повторил Фельз.
Философ по профессии, курумайя, убедившись в том, что расслышал точно, не возражал больше.
Но когда легкий экипаж двинулся, Фельз вспомнил вдруг, что ему надо написать письмо, а также, почувствовав приступ аппетита, приказал заехать сперва в европейский ресторан.
Он пообедал и написал письмо. Потом, садясь опять в куруму, он повторил свой прежний приказ:
— Моги!
К возчику присоединился другой, как обычно водится при дальних поездках. Ночь была свежа; Фельз завернул ноги одеялом из коричневой шерсти, откинулся на подушки и стал глядеть на звезды. Колясочка, везомая крупной рысью четырех голых, мускулистых и желтых ног, уже оставила за собой черту предместий и катилась по пустынной дороге.
Луна сияла в ночном небе почти в зените, белая, как нефритовый полумесяц в иссиня-черных волосах мусмэ. А вокруг ее плыли жемчужные облака, гонимые ветром, подвижные и меняющиеся. Фельз следил за их изменчивым полетом. Это была волшебная картина, которую рисовал ветер и раскрашивала луна. В звездном пейзаже неба бледные и неясные фигуры двигались медленно и их смутные движения казались таинственными отблесками других существ, отбрасываемых каким-то далеким зеркалом.
Три больших черных птицы, цапли или журавли, пересекли вдруг млечный небосвод, летя от гор востока к горам запада. Но Жан-Франсуа Фельз не видел их.
Жан-Франсуа Фельз закрыл глаза, одержимый странным видением большого облака, раскинувшегося, как полуобнаженная женщина на постели. Два других облака принимали вид двух женщин, сидящих рядом с первой…
XX
Чеу-Пе-и, растянувшийся на трех циновках посреди своей благоухающей курильни, курил шестидесятую трубку, когда слуга в шапочке с алебастровым шариком мандарина шестого класса приподнял занавес двери и, поклонившись по обычаю с прижатыми ко лбу кулаками, попросил господина удостоить принять послание, только что принесенное из центра города.
