Александр Чернобровкин - Херсон Византийский
– Медовуха? – показал он на две бочки на моей арбе.
– Да, – ответил я, хотя не собирался продавать их здесь. Но меня учили: если предлагают хорошую цену, продавай. И я назвал «хорошую» цену, ожидая, что ант сбросит ее до приемлемой.
Он не стал торговаться. Они вообще, за редким исключением, не торгуются. Устраивает цена – берет, нет – идет дальше. Этого цена не смутила. Золота у него не было вообще, серебра мало, поэтому предложил мне в обмен рабов по цене раз в десять ниже херсонских.
– Не доведу их до Херсона, охраны мало, – отклонил я.
С лошадьми, коровами и овцами я тоже не хотел связываться.
Тогда он немного подумал и предложил:
– А кибитку с двумя волами возьмешь?
От этого предложения я не смог отказаться. Мы ударили по рукам, и он сразу убежал, пообещав скоро вернуться. Только он исчез, появился другой любитель медовухи. У этого было серебро. Но я побоялся нарушать договор. Уже знал, что шестом веке к устным договорам относились намного ответственнее, а роль арбитражного суда выполнял меч. Решение выносилось без сложных разбирательств и делало ответчика короче на голову. Я предложил новому покупателю дорогую ткань, и он остался доволен двумя рулонами и оставил мне свое золото и серебро.
Кибитку с двумя волами первый покупатель привел в компании другого анта, видимо, ее владельца, с которым они как-то договорились. Погрузили обе бочки в кибитку, отвезли их, а потом ее привел мальчишка. Взрослым было некогда, пробовали медовуху. Видимо, анты тоже поучаствовали в создание русского этноса. Или это славяне повлияли и на них. Скилур выпряг волов и повел на пастбище. Он сказал, что животные молодые, долго будут служить. Оставалось поверить ему на слово, потому что в волах я не разбирался абсолютно.
Покупателей становилось всё больше. Я обменял еще три рулона дорогой ткани на меха и почти всю оставшуюся соль на мечи и топоры по цене железного лома и на три рулона льняной ткани. Покупатели ходили в сопровождении своего капитала – группы захваченных рабов, которых предлагали на обмен. Эти рабы несли и другой товар на продажу, изредка меха, но чаще плохое оружие или ношеные вещи. Очередной ант, пожилой мужчина, явно отменный рубака, шел в сопровождении молодой жены. Они схватились за рулон яркой дорогой материи, лежавшей на арбе, и потребовала:
– Хочу эту!
Ант предложил мне выбирать оплату из его рабов, шкур бобра и ношеной одежды. Ничего меня не заинтересовало. Рабы мне не нужны, ношеная одежды – тем более, а мех бобра, конечно, красивый, теплый, влагостойкий, но тяжелый, женщины его не любят. Я собирался отказаться, но наткнулся среди рабов на красивое родное русское личико, курносое и голубоглазое. Даже беда не портила его. Ей было лет пятнадцать, не больше, но в прореху рубахи проглядывала вполне сформировавшаяся сиська. Девушка держала за руку у локтя мужчину вдвое старше и похожего на нее. Наверное, отец. Почувствовав мой взгляд, мужской, энергетичный, она сразу подобралась, пригладила волосы и искоса посмотрела на меня, улыбнувшись кончиками губ. Прямо девица на дискотеке! Что значит инстинкт…
Ант перехватил мой взгляд и, хитро улыбаясь, сказал:
– Бери ее, красивая девка, – и он показал жестами, для чего она мне пригодится, причем двигал правым указательным пальцем внутрь сжатого кулака не сверху через кольцо большого и указательного левой руки, как делают русские, а снизу, скользя им по ладони.
– Этого мало, – сказал я.
Девушка сразу сникла, будто сказал, что некрасивая.
– Еще того мужика, что с ней, и все меха бобровые, – потребовал я.
Ант собирался возмущенно отказаться, но жена так на него глянула, что он сразу захлопнул рот. Она потянула с арбы рулон материи, а я показал жестом пленнику с мехами положить их на место рулона, а отцу и дочке подойти ко мне.
Девушка опять улыбнулась: все-таки красивая! А ее отец, когда понял, что больше не принадлежит анту, сказал ему заветное русское слово и еще одно, наверное, какое-то прилагательное. Я повторил его и спросил, что оно значит? Отец не понял меня. Ответила его дочка, показав, ухмыльнувшись, на Гарика. Ага, значит, собачий! И тут до меня дошло, что ант слышал оскорбление, но не прореагировал на него. Пленные прореагировали, а он нет. Никак. И это в присутствии женщины! То есть ант и его жена не понимали сакральный смысл русского мата, не славянское и не аланское это слово. А тот, кто матерился, не понимал по-старославянски.
Я спросил у девушки на старославянском, который она немного понимала:
– Из какого вы народа?
– Рось, – ответила она.
– А где жили? – спросил я.
– В лесу на берегу реки, – ответила девушка.
Более точный адрес трудно придумать.
– В каком направлении отсюда? – поинтересовался я.
Она пожала плечами, потом перевела вопрос отцу. Тот посмотрел на солнце и показал на север.
– Долго шли? – спросил я.
Она показала пять пальцев и сказала, что больше. Видимо, считать умеет только до пяти – столько пальцем на одной руке. До того, что рук у нее две, еще не доучилась.
Значит, Полтавская область, или Сумская, или даже Курская. Однако! Они враги пришельцев аланов и славян и, судя по одежде и месту постоянного жительства, беднота, следовательно, коренное население. Да и самоназвание похожее. При этом старославянский им не родной язык, но матерятся чисто по-русски. Ладно, пусть этот вопрос останется историкам, чтобы было из чего выкроить докторскую диссертацию.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Ална, – ответила девушка и, показав на отца, назвала его имя: – Семерий.
Я назвал свои полное и короткое имена и сказал:
– Тебя буду называть Алёна, а его Семён.
Я дал им кувшин купленного утром молока и по лепешке. Отец, откусив солидный шмат лепешки, отпил из кувшина первым, передал его дочери. Она откусила лепешки поменьше, но тоже порядочный кусман, запила, вернула кувшин отцу. Так, передавая кувшин, добили молоко и съели лепешки.
Вернулся Скилур с вязанкой валежника для костра и двумя подстреленными из лука кряквами. Палаку на пастбище скучно, вот он и стреляет их. Сам печет на костре и нам передает. Дичи тут валом. В двадцать первом веке я такое количество видел только в Заполярье, на море Лаптевых, в двух днях хода от порта. Там были стаи по несколько сот уток. Они так отъедались за короткое лето, что не могли взлететь выше трех-четырех метров над водой. Мы стреляли их с моторной лодки, на ходу, целясь не в отдельную птицу, а в их скопление. Два дуплета из трех ружей – и моторка полная. Правда, мясо тех уток сильно воняло рыбой, а эти были очень вкусные.
– Возьми с собой Семена, наберете еще валежника для бани, – приказал я.
