Странники моря - Джек Лондон
Море ночью было черно, как смола, а вихревые гребни пены сверкали, как снег. Крэах, большой островной маяк, метал по кругу свои светящиеся лучи, озаряя грозно нахмурившееся море. Брызги пены искрились в его свете, как алмазы. Каждые семь секунд в бухте выпрыгивал наружу «Верблюд». Это была скала, вышиной с пятиэтажный дом, но вода захлестывала и ее. Иной раз волна, разбившись об нее, разлеталась брызгами кверху во все стороны, и, казалось, «Верблюд» только что спрыгнул в море с огромной высоты.
Около трех часов ночи с нами случилась беда.
Ветер сломал фок-мачту, и верхушка ее, вместе с красным фонарем, упала за борт. У Яна вырвалось одно из длиннейших и ужаснейших проклятий, какие только способен выговорить человеческий язык. Не будь он сам крепко привязан, он, кажется, и сам ринулся бы в море вслед за мачтой.
— Дело в том, — крикнул мне в самое ухо Ян, — поворачивая судно в разрез волне, шедшей на нас наискосок, высоко подняв кверху белые лапы и обгоняя другие волны, — дело в том, что якори крепко въелись в дно, но выдержат ли цепи — чорт их знает. И тогда — ау, брат, — в пять минут нас разобьет об утесы.
Чудовищная водяная гора навалилась на пароход, и он ушел в такую глубь, что прошла целая вечность, пока он снова выбрался на высоту.
От времени до времени я предпринимал маленькую экспедицию в машинное отделение. Я слезал по лестнице на палубу, выжидая момент, когда можно схватиться за ближайшие железные перила, не рискуя хлопнуться о борт, и затем пробирался с подветренной стороны между котлами.
— Ага. Вот они, черные, как негры, возятся внизу.
Я стучал по завинченному люку. Они поднимали головы, скалили зубы, машинист отворял дверцу. Я спускался по железной лесенке.
— Ишь, мерзавцы. Им тут хорошо, тепло.
— Выпить бы. Почему ты не принес нам водки.
В самом деле. Как это я осмелился притти без коньяку или водки к этим перемазанным сажей чертям с раскаленными глотками.
— Сейчас.
Я опять пробирался к люку, потом в каюту и назад. Кочегар наливал в котел кипятку и заваривал грог. Здесь, внизу, пахло горячим маслом и паклей. Лопата загребала уголь, печное жерло изрыгало пламя. Раскаленные угольки, выпадавшие из печи, так и норовили попасть мне на босые ноги. Вдали бушевала буря, а здесь было тепло и уютно, как в изящной гостинной, когда на дворе град и ненастье.
Ветер гудел и трубил; из командной трубки с монотонным хрипом вылетела команда: «Вперед». «Средний ход». «Назад». Машинист не снимал руки с рычага.
Машина тикала и, когда винт оказывался над водой, пароход весь трясся сверху донизу.
— Гау, гау, гау. Вперед! — хрипел и кашлял Ян в командную трубку.
— Простудился наш маленький капитан, — говорили кочегары.
Они любили своего «маленького капитана» и доверяли ему. Если иной раз он и кидался на них с кулаками, все же у него были, несомненно, и свои хорошие качества, и, главное, работник дельный.
Здесь, внизу, была своя жизнь.
До того, что творилось наверху, здесь не было дела. То-есть, конечно, нельзя сказать, чтобы это совсем их не касалось, но, однакож, это не мешало им превесело болтать о разных глупостях.
Зашипела командная трубка. Пароход подбросило вверх. Снова волна захлестнула его, он весь затрясся и полетел вниз. Да когда же это кончится. Долго ли он еще будет падать. С минуту он простоял на месте, затем начал крениться на бок — так сильно, что пол в машинном отделении принял почти вертикальное положение, и нам приходилось цепляться руками и ногами, чтобы не упасть. Никто не проронил пи слова. У машиниста под сажей лицо стало желтое, как воск.
— Если теперь скоро не услышим команды, значит, наш «маленький капитан» за бортом, — выговорил он, весь насторожившись.
— Полный ход вперед! — загремело в трубке.
Как только Ян сменялся с вахты, он становился частным человеком и держал себя так, как будто ему до этого парохода не было никакого дела.
Мы ужинали. Ян резал хлеб и сыр огромными уступами и обеими руками набивал себе рот. Еще жуя правой стороной рта, левой он уже запивал из фляжки. Он не терял ни минуты времени, всегда шел полным ходом. И на меня покрикивал:
— Что же ты не ешь, не пьешь!
Бедный Ян. Он совершенно потерял голос. Прочищая зубы языком, он уже откупоривал новую бутылку.
Затем вынул из ящика стола сигару, откинулся на спинку стула и разок-другой вздохнул от полноты души.
Потом засмеялся: — Ха-ха-ха.
— Твое здоровье, капитан.
— Ха-ха. — Ян добродушно подмигнул мне и от удовольствия издал неприличный звук. И тотчас же расхохотался, закашлялся и взялся за сигару. Но вы думаете, Ян так сейчас и закурил ее? Ничего подобного. У Яна всегда было с фокусами. Он вырезал кусочек у самого кончика сигары и в этом месте зажег ее.
— Смотри. Вот вытаращишь-то глаза. Сейчас будет — ха-ха — монах.
Он затянулся раз-другой, вырез раскалился и, действительно, сигара приняла вид монаха в рясе, с огненно-красным
