Соленый лед - Конецкий Виктор Викторович
Она молчала и глядела в потолок.
Милиционер совсем не сердился. Он-то знал, что все на свете суета и все, что надо, девушка рано или поздно скажет.
Тут ворвалась в купе старая, страшная неврастеничка проводница. Она кошкой метнулась к девушке и успела вцепиться той в волосы. Мы с милиционером ухватили проводницу за руки, но разжали их не сразу.
По изможденному лицу проводницы текли слезы злобы. Она вырывалась, кусалась и причитала. Именно ее бригадир выдал за свою ночную спутницу, и ей грозил срам и позор по прибытии в Москву. Я не мог не подумать о том, что исчезнувший бригадир не лишен юмора. Он мог легко доказать невозможность своего грехопадения с проводницей, фамилию которой он вписал в акт, – она была невинна уже много лет, и это не вызывало сомнений. Тяжелая одинокая жизнь перепахала ее лицо, и тело, и душу. Типичный представитель коммунальной квартиры, из-за которого десятки людей не живут, а тонут в трясине истерик, провокаций, злобной мстительности, зависти и всех других человеческих пороков. Но если заглянуть в нутро такой женщине, которая работает тридцать лет проводником в общем вагоне поезда Воркута – Москва, если посчитать ее беды и горести, и погибших ее родных, и так далее, то простишь ей почти все.
Она затихла в наших руках, схватилась за сердце, сникла, сказала:
– Доктора на соседнюю станцию вызывайте, доктора!.. Укол!..
Мы уложили ее. Незаслуженно брошенное подозрение в распутстве могло привести ее на тот свет. И это было уже не смешно. Но что тут будешь делать?
– Ах ты дрянь! Низкая ты девчонка! Из-за тебя человек помрет! – кричала Аня на девушку в красном пальто.
– А я при чем? – наконец открыла та рот.
– Твой хахаль ее фамилию вместо твоей вписал! Ты что, не слышала? Теперь скажешь, что не знаешь? Ничего! Ничего! Ты еще стыдом по уши умоешься! Еще на открытом собрании тебя из студентов исключать будут! Тебя спрашивают! Где бригадир? С какого сама вагона?
– Я не проводница, – сказала девушка и расстегнула пальто. – Я так еду, обыкновенно…
– Где вещи? – сразу заинтересовался милиционер и перестал поливать проводницу водой из графина.
– В ресторане, у рабочих с кухни, – прошептала девушка.
– Где села? – быстро спросил опять милиционер.
– В Воркуте.
– В какой кассе билет брала? Ну, тебя спрашивают!.. В правой или левой?
– Не помню…
– Ага, – сказал милиционер. – На улице касса или в вокзале?
– Не помню… Я не сама билет брала. Мне брали.
– А почему проводницы тебя запомнили, когда еще из Москвы ехали?
– Я из Москвы этим же поездом ехала.
– И сразу назад? День побыла, за тридевять земель съездила и назад сразу?
– У меня там деньги украли.
– Зачем ездила?
– В отпуск.
– Какие вещи в ресторане, как они выглядят? – спросил и я, вспомнив, что отец был следователем.
– Чемодан черный.
– Сходите с ней за вещами, – сказал мне милиционер. – А я до машиниста доберусь. Как бы старуха дуба не врезала.
– Идемте! – сказал я девушке.
– Я их боюсь, – сказала она, опять став флегматичной и теряя интерес к происходящему.
– Надо, – сказал я. И мы пошли. – Вы на самом деле студентка? – спросил я.
– Да.
– А где билет?
– Нет билета, вру я все, – сказала она. – Меня ссадят?
– Похоже на то, – согласился я.
Дверь вагона-ресторана оказалась опять закрытой. Я постучал сильно и властно. Открыл тип с перебитым носом.
– Только работать мешаете, – пробормотал он.
– Черный чемодан – живо! – сказал я.
– Какой чемодан? – спросил он.
– Мой, – тихо сказала девушка.
Он фыркнул и вынес чемодан, поставил его и ушел на кухню. Девушка глянула на чемодан и начала бледнеть. Она глядела на открытый замок. Один замок был закрыт, а другой отскочил. Она взяла чемодан за ручку и приподняла его. Господи, какой страх, какое отчаяние отразилось на ее лице.
– Там совсем пусто, – пролепетала она.
– Скажите, что там было?
– Туфли были, кофточка, юбка шелковая… – перечисляла она, бросаясь возле чемодана на колени, открывая его, копошась в тряпках. – Поверьте! Господи! Какие мерзавцы! Какие мерзавцы! И сапожек нет!
– Здешние парни? – спросил я, тряся ее за плечо, потому что она уже ни на что, кроме своего чемодана, не обращала внимания. – Здешние?
– Никто другой не мог!
– А бригадир где?
– Не знаю! – теперь она не врала.
– Тащи за мной чемодан, – сказал я и вошел в салон ресторана.
Уходить отсюда было нельзя. Надо было следить за этой шпаной. Но кто им мешал давно переправить вещи в другой вагон? И кто им мешал в крайнем случае выкинуть их в окно, если бы они серьезно опасались обыска? Но они знали, что девушка сама задержанная, ей не поверят и вряд ли будут тратить время на розыски ее шмуток. Они все это знали точно. И этим были еще омерзительнее.
Я попытался разбудить спящего на стульях мужчину. Это оказалось безнадежным делом.
Тогда я сказал парням, что сейчас в поезд сядет опергруппа. И что, если они хотят кончить дело в тишине, пускай вернут вещи.
– Вы ее больше слушайте! – сказал парень с перебитым носом. – Разве таким верить можно?
И он говорил правду. Никто, кроме, пожалуй, меня, ей ни в чем бы не поверил теперь. Теперь следовало не верить, а проверять, тщательно и длинно.
– Какие мерзавцы! Какие вы мерзавцы! – все повторяла она. Пожалуй, еще раньше они получили с нее что-то вроде натурной платы за укрытие.
Я взял ее чемодан и повел в служебное купе. Теперь она не совала руки в карманы и не виляла бедрами.
И в первом же тамбуре разрыдалась судорожно и безнадежно.
– Отец есть? – спросил я, чтобы отвлечь ее.
– Нет, – рыдала она. – Нет, нет, нет…
– Не реви, – пробовал утешить я. – Вещи найдутся обязательно. За этим я прослежу…
– В тюрьму бы лучше, чем это! – сказала она, кивнув на двери вагона, в котором помещалось служебное купе.
– Зачем ты ездила в Воркуту? – спросил я. Я знал, что только без свидетелей она может выдавить из себя хоть миллиграмм правды.
– К отцу, – сказала она.
– Ты только что сказала, что его нет.
– Я ездила искать его… Он где-то там… И у меня украли деньги, честное слово!
– Тебе хватило бы на билет, если продать шмутки… И зачем тебе было нужно так много вещей? И зачем тебе надо было путаться с бригадиром?
– Я с ним не путалась. Он хотел, но я нет. Лучше в тюрьму, чем это.
Больше она не говорила. Правда, ее больше ни о чем и не спрашивали. Ее ссадили на первой остановке и занялись пломбированием ресторана, а я пошел спать. Но мне муторно было на душе, и потому не спалось. Черт его знает, что я должен был сделать, кому помогать, кому верить и за кого вступаться. И я думал о том, как все быстро и безнадежно запутывается, если даже один человек один раз солжет другим людям. Какая тут начинается феерическая неразбериха!
Уже светало, когда заглянула Аня. Она стала неинтересной мне, но я шепотом, чтобы не разбудить Бориса и других моих попутчиков, спросил о девушке и предложил Ане чай.
Вещи оказались выброшенными из поезда, их подобрали обходчики. Улик против парней из ресторана не было. Бригадира ждало возмездие. Директора ресторана тоже. И Аня была довольна. Она выполнила свой долг главного ревизора. А в чем был мой долг?
– Чего ради вы меня-то впутали в эту историю? – спросил я.
– Вы же писатель, – сказала она. – Мне моряки точно объяснили, что вы писатель. Мне ваша песенка из «Пути к причалу» нравится.
– Я к этой песенке не имею никакого отношения, – сказал я. – И при чем здесь то, что я писатель?
– Вам бы мне отказать стыдно было. Не каждого ночью из постели вытащишь.
– Что сделают с девушкой? – спросил я.
– Вернут вещи, сообщат на работу или в техникум и отправят на все четыре стороны… Мало ее наказывали в детстве. У нас строже, – сказала Аня.
– Где у вас?
– В Осетии. У нас много еще осталось старого. У нас и пережитки есть. Меня первый муж украл, похитил. В горы увез. Прямо с экзаменов в десятом классе. Только через три года я от него удрать смогла… А здесь уж восьмой год живу. Муж у меня военный летчик. И сыну восемь. Хотите карточку покажу? – И она показала мне карточку доброго круглолицего российского парня в военной форме. И карточку сынишки.
