Соленый лед - Конецкий Виктор Викторович
2
От поезда Воркута – Москва уже сильно пахнет цивилизацией. Здесь есть купированные вагоны и ресторан. И в отблесках света за окном уже видны стали березки. Но нам было не до них – мы рухнули в чистые простыни и уснули.
…Аня сидела у меня в ногах и трясла за плечо, когда я наконец проснулся. Шел третий час ночи. И первое, что я подумал, было – не набедокурили ли матросы?
– Вы ко мне хорошо относитесь? – спросила она, убедившись, что я проснулся. Она была вся синяя от ночного света, берет держала в руках, волосы ее растрепались.
– Что надо делать?
– Вставайте и возьмите кого-нибудь из друзей. Мне тут не справиться одной… Такая история! Пожалуйста!
Я поднял Бориса Киселева, и мы оделись. Она ждала в коридоре. Борису я сказал:
– Похоже, пахнет уголовщиной. Нужны понятые.
Он не стал ничего уточнять. Мы закурили и вышли из купе.
– Надо обыскать состав, – сказала Аня.
– Откуда начнем? – спросил Борис так, как будто он с самого детства занимался такими делами, и зевнул в кулак.
– Объясните все-таки, что происходит? – попросил я.
Поезд гремел во тьме между Воркутой и Котласом. Казалось, поезд все время летит под уклон. Так мы куда-то торопились.
– Пропали бригадир и проводница из четвертого вагона.
– Начнем с хвоста, – почему-то решил Борис. Было видно, что он совершенно невыносимо хочет спать.
– А куда мог пропасть бригадир? – спросил я.
– Он скрывается от меня.
– Минуточку! – сказал Борис, нырнул в купе и вынырнул с яблоком. – Подкрепитесь, главный ревизор.
Она машинально взяла яблоко и пошла по вагону. Качаясь на переходных площадках, оглушенный гулом колес, ветром и хлопаньем дверей, я орал в ее маленькое ухо деловые вопросы:
– Почему он скрывается?
– Он… спал с проводницей. Я их накрыла.
– Это… очень большое преступление?
– В служебное время! – воскликнула она. – И это еще не все!
Я пожал плечами. Черт его знает. Если штурман на вахте будет развлекаться с поварихой, судно далеко не уплывет. Только очень уж не женское дело заниматься такими расследованиями.
Мы миновали общий вагон, ныряя под голые сонные пятки, торчащие с полок, и оказались в хвостовом вагоне. Здесь я взял ее за локоть и попросил объяснить суть до конца.
– Он был с одной, а, когда я акт составляла, сказал мне фамилию другой… Я же их всех в лицо знать не могу… И я в акт вписала другую фамилию, невинную… Акт в Москву придет, эту другую вызовут, позорить начнут, а она женщина больная, порядочная… Вот он какой подлец, понимаете? Он прячется: мне в Котласе сходить, а без него акт переписать нельзя… И девушка прячется – та, настоящая… Молоденькая, студентка, кажется, подрабатывает на практике проводницей… А он старый, два раза женатый, трем детям алименты платит… Поймать его надо до остановки, а то сойдет, отстанет и потом скорым в Вологде догонит, а меня уже не будет… – Ей-богу, Аня чуть не плакала.
И мы пошли обратно по вагонам, опрашивая проводниц и проводников, но все говорили, что вообще не видели бригадира. И когда мы проходили наш вагон, то Борис исчез. Детектив не увлек его.
Двери вагона-ресторана на стук не открывали очень долго. Наконец появился парень лет двадцати в белой куртке. Он с большой неохотой и наглой неторопливостью отпер двери, и мы прошли в ресторан.
На сдвинутых стульях, посередине салона, спал пьяный пожилой мужчина.
Качались шторы, позвякивали бутылки в ящиках. Замусоренный пол и грязные скатерти были беспощадно освещены ярким электрическим светом.
Еще один парень в белой куртке и с перебитым носом появился откуда-то. Аня приказала ему открыть кухню.
– Покажите ваш спецдопуск, – ласково попросил парень.
Аня энергично отпихнула кривоносого и открыла дверь в кухню своим ключом. Парни поглядели на меня и отошли в сторону. Я поблагодарил Бога за то, что не надел флотской фуражки. Сейчас они принимали меня за оперуполномоченного. Я курил и делал непроницаемый, зловещий, профессиональный вид. Пока это помогало.
– Ага! – сказала Аня. – Хорошенькое дело! На кухне! Ночью! Посторонние! А потом людей заразой кормят!.. Вылезай.
На кухне за баком-кипятильником пряталась бледная девушка в красном пальто и красной фетровой шапочке с бантиком и брошкой. Она не подняла глаз на нас, стояла, прижавшись к стене спиной, и глядела под ноги.
– Вылезай! – опять приказала Аня. Совсем она была сейчас беспощадная. А мне почему-то было неудобно и стыдно.
– Не выйду, – одними губами сказала девушка и сунула руки в карманы красного пальто.
– Еще как выйдешь, голубушка! – сказала Аня.
И девушка двинулась из кухни вызывающей женской походкой, виляя бедрами и не вынимая рук из карманов.
– Со стариком спала – не стыдно было, а теперь глаза тупишь, – сказала Аня, этими словами как бы стараясь поддержать в себе необходимую беспощадность.
Я открыл дверь из ресторана перед девушкой.
– Я с бригадиром не спала, я только рядом лежала, – медленно и угрюмо и как-то задумчиво сказала обвиняемая, проходя мимо.
– То-то они полчаса купе не открывали, – сказала Аня уже для меня.
– Я одетая была, вы сами видели, – сказала девушка и остановилась в тамбуре, оглянулась в еще не захлопнувшиеся двери ресторана. И я заметил, что парни и она успели обменяться каким-то значительным взглядом. «Не здесь ли и бригадир?» – подумалось мне.
– Я вас попрошу с ней побыть, – сказала Аня. – А я за милиционером схожу. Он на этом перегоне подсесть должен. Теперь еще и с рестораном разбираться придется.
– Хорошо, – сказал я. – Побуду, – мне все-таки хотелось узнать, чем все это кончится.
Аня ушла, я остался с девушкой в красном пальто среди шума вагонного тамбура.
Она опять прислонилась спиной к стене и все не вынимала рук из карманов. И в этой позе было презрение и презрительное терпение. Она молчала непроницаемо и, по-моему, без большого напряжения.
Поезд сбавил ход, мелькнули и пропали за окном двери огоньки стрелок, громыхнули колеса на стыках. И опять увлекающе загудел паровоз, наращивая свой бег в глухой северной ночи.
Минута тянулась за минутой, я не выдержал паузы, спросил:
– Где бригадир?
– Не знаю.
– Знаете.
– Докажите, – сказала она лениво и нахально. Она также принимала меня за определенного сотрудника.
И она, кажется, уже имела опыт разговора с ними. Имеющие такой опыт не торопятся отвечать. И еще было в ней что-то такое, что тревожило меня.
«Чего я-то ввязался? – думал я. – На кой черт это нужно? Воюю пока что с двадцатилетней девчонкой…»
Бывают такие странные девицы, они годами поступают в жизни совершенно импульсивно и, когда вдруг грянет гром, с огромным изумлением оглядываются вокруг. Где они? Куда занесла их судьба? И как теперь отсюда выйти? И ужас залезает им в души, ибо ранее инстинкт до такой степени превосходил в них разум, что и жили-то они, как бы совершенно не осознавая окружающего. И вдруг проснулись в кровати старика и к вечеру, проглотив пакетик люминала, спят уже в больнице, а к следующему утру лежат в морге. Такие обычно плохо учатся, и подруг у них мало, и они до смерти любят сладкое, рано физически зреют и производят впечатление очень спокойных, устойчивых в психическом смысле девушек. Они могут совершить геройский подвиг – спасти из пожара ребенка, например. И не заметить этого подвига. Удивленно глядеть на тех, кто хвалит за него. И вдруг понять совершенное ими же недавно в огне, заново пережить страх и заболеть от него. Я стал думать, что эта девушка такая, что ее обманул бригадир, посулил интересное путешествие, развлечение, посадил на ступеньку вагона, и она поехала, даже не позвонив в свое общежитие по телефону…
Вернулась наконец Аня с милиционером – добродушным, огромным украинцем. И все мы прошли в служебное купе. Было четыре часа двадцать минут ночи по местному времени.
Девушку усадили к окну, и милиционер задал ей несколько вопросов: из какого она вагона, давно ли ездит с бригадой, откуда сама?
