Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
В итоге пришедшая в полдень с визитом хозяйка застала в павильоне господина, изрядно смахивавшего на тех, что две недели назад карабкались на стену ее дома. Выбритый и коротко подстриженный Амброзио, сносно причесанный и облаченный в свой прежний черный парчовый костюм, Просперо с поклоном встретил ее у порога. Он был мертвенно-бледен, но улыбался.
Покаянно приняв упрек в том, что слишком рано встал на ноги, он тотчас же сел по велению хозяйки и позволил ей обложить себя диванными подушками.
– Вы терпите это, будто мученик, – пошутила она.
– Мученик, который попал в рай.
– Дорога к раю идет через врата смерти, а они не распахнулись перед вами.
– Совсем не так. Чтобы попасть в рай, надо было перелезть через стену. Что же касается остального, то я отказался переправиться через Стикс[16], обнаружив Элизиум[17] на этом берегу.
– Так-то вы благодарите своих спасителей?
– Если существуют лучшие слова признательности, научите меня им.
Она стояла, глядя на него сверху вниз.
– Словам? Какое значение вы придаете словам! Я подозреваю, что они для вас что-то вроде ярких бусинок, из которых вы составляете прелестный узор для собственного удовольствия.
– О, и чтобы порадовать других, я надеюсь. – Он поднял глаза. – Я обязан вам столь многим и при этом даже не знаю вашего имени.
– Моего имени? Друзья зовут меня Джанной.
– Тогда позвольте и мне называть вас Джанной, поскольку я, должно быть, больше чем друг. Почти ваше дитя, ибо вы дважды подарили мне жизнь.
– Хорошо, сын мой, но при условии, что вы будете вести себя как сын.
– Почтительность моя превзойдет сыновнюю.
– Я согласна, поскольку она подразумевает и послушание.
В этот день она оставалась с ним немного дольше, а на следующий доставила ему удовольствие, придя в павильон на обед. Прислуживали им Амброзио и Бона. С этого дня случайный эпизод в прекрасном саду, куда занесла его судьба, стал все больше напоминать восхитительный сон.
Шли дни, силы Просперо восстанавливались, и хозяйка все больше и больше времени проводила в его обществе. Пролетело семь таких дней с тех пор, как он впервые поднялся, – дней, в течение которых окружающий мир был напрочь забыт, а настоящее стерло и воспоминания о прошлом, и страх перед будущим. Просперо попал в оазис, находящийся в самом центре пораженного чумой города. Но и сюда проникали кое-какие вести, обычно приносимые Амброзио. Они касались главным образом состояния дел в Генуе. Иногда это были слухи, связанные с войной, ход которой, по-видимому, становился невыгоден Франции. А однажды дошла сплетня, что мессир Андреа Дориа, разбитый королем Франции, засел в своем замке Леричи, снаряжая галеры и собирая на них людей. Италия гадала, к чему бы это.
Этот слух рассмешил Просперо.
– Я понял. Он получит плату от императора и вернет Геную под его покровительство, которого сам же и лишил, когда получил плату от Франции.
Мадонна скрестила с ним шпаги.
– Не кажется ли вам, что вы ослеплены обыкновенной ненавистью?
– Я сознаю это. Но как можете вы упрекать меня после всего, что я рассказал вам о себе?
– Почему же нет? Возможно, это и мешает вам быть беспристрастным.
– Нет, не мешает.
– И все же вы отказываетесь видеть другую причину перемены в Андреа. Король Франции нарушил условия договора, касающиеся Генуи.
– Так говорит Дориа, чтобы выгородить себя. И вы верите ему?
– Я смотрю непредвзято. А какие основания у вас не верить ему?
Он помолчал, прежде чем ответить.
– Есть пословица: «Глас народа – глас Божий». Верит ли ему население Генуи?
– Поверит, если, изгнав французов, Дориа исправит свою ошибку.
– Тогда, будьте уверены, он изгонит их. Таким образом он восстановит утраченное доверие и снова станет самым уважаемым человеком в государстве.
Она вздохнула:
– Вы очень жестоки.
– Разве я не познал его вероломства? Разве у меня нет причины? Как еще я могу к нему относиться! Не он ли нарушил слово, данное мне, а также моему отцу, которого (и я всегда буду в этом винить себя) я предал и который вынужден был бежать, что повлекло его смерть?
– Но это было дело рук Фрегозо.
– Фрегозо без Андреа Дориа – ничто. Они беспомощны. Сделать Оттавиано дожем! И замечательным дожем. Бог свидетель. Чума здесь, в Генуе, а этот Фрегозо, достойнейший ставленник Дориа, забыв о долге, в панике бежал, спасая свою шкуру.
Хозяйка успокаивающе похлопала его по руке.
– Я понимаю. Но… – Она заколебалась, потом продолжала едва ли не со страстью: – Ах, но ведь это означает, что вы сделали месть целью своей жизни! Однако это слишком черное чувство, чтобы носить его в сердце. Что-то вроде чумы, разъедающей душу.
Просперо не был сентиментален, но страстный тон женщины, которую он считал воплощением беспечности, взволновал его. Однако он лишь вздохнул и задумчиво ответил:
– Это мой долг. Долг перед моим родом, члены которого находятся в изгнании.
– Потому что они боролись против французов. Если они будут побеждены, ваши родные вернутся. Неужели и тогда примирение невозможно?
– Примирение? – Он почувствовал, как к лицу приливает кровь, но сдержал себя и только покачал головой. – Сначала необходимо искупление.
Женщина посмотрела ему в глаза, и он увидел, как серьезно ее милое овальное лицо, как печальны ее глаза под пушистыми бровями.
– Монна Джанна, мои заботы не должны угнетать вас. Я так считаю их пустячными.
Но в тот же миг Просперо понял, что это неправда. Разговор с хозяйкой разрушил грезы, пробудил воспоминания о забытом прошлом и тревогу о будущем. Теперь Просперо снова здоров и не имеет права праздно сидеть в этом доме. Долг императорского офицера повелевал ему быть в Неаполе с принцем Оранским. Отступничество Дориа от Франции и уход его флота – подтверждение того, что принцу необходим флотоводец. А сыновний долг предписывал Просперо навестить и успокоить мать, находящуюся во Флоренции.
Наутро он сообщил о своем решении мадонне Джанне. И добавил совершенно искренне, а вовсе не для красного словца:
– Я чувствую себя так, словно должен разделить свои душу и тело!
Она не сразу ответила ему. После короткого молчания хозяйка взяла лютню, лежавшую рядом, и, как только струны затрепетали под ее длинными пальцами, тихо запела.
Испытывая сразу и очарование, и изумление, и восторг, и благоговение, сидел он и слушал песню, которую сочинил, когда кровь его уже была заражена чумой, песню, зародившуюся в нем при первом взгляде на эту женщину.
Последняя строка тихо замерла на ее губах:
– Con i ginnochi chini a tua beltade[18].
Лютня умолкла.
– Всего лишь слова, – сказала она. – Яркие бусинки, из которых вы делаете ожерелье для существа, созданного вашей мечтой.
Он покачал головой. Он был очень бледен.
– Не яркие бусинки, а жемчужины, мадонна. Жемчужины – символ наших слез, и в них блестят слезы – слезы светлые, чистые и искренние, каких еще никто никогда не проливал. Откуда у вас эти строки?
– Они были записаны на листке бумаги в то утро, когда мы увидели, что вы больны. На них было посвящение: «Даме в серебристом». Я сначала подумала, что это записка, которую вы оставили для меня.
– Я полагаю, так и было. А потом?
Она отвернулась.
– А потом я прочитала эти строки. Я надеялась, что они посвящены мне.
– Вы надеялись? Вы надеялись! – Он взглянул на нее. Его лицо преобразилось, озарившись каким-то внутренним светом. И тут Джанна поняла, что выдала себя. Ее охватил страх; она не решалась встретиться взглядом с Просперо.
– Джанна, – сказал он нежно, – если это правда – а я молю Бога и Богородицу, чтобы это было так, – то мы сейчас не должны испытывать ни недостатка в словах, ни нужды в них. Вы заявили свои права на меня в благословенный час нашей встречи, а я заявил свои права на вас.
Она ответила ему, отведя взгляд:
– Вначале я опасалась, что сонет лжет, что вы спасались бегством не от смерти ради жизни, а от смерти ради смерти. Но когда вы поправились, мои страхи усугубились: этот сонет показался мне всего лишь шуткой. Так иногда, теша свою душу, забавляются поэты.
– Моя любимая, – прошептал он. – Я не умею произносить высокие слова. Но я попытаюсь. Если я вообще наделен даром слагать песни, то должен петь именно теперь, словно беззаботный жаворонок, изливая восторг, переполняющий сердце.
– Но что будет, если вы уедете? – воскликнула она.
– Могу ли я медлить? Есть долг, который я должен выполнить. До поры я себе не хозяин. А исполнив долг, я вернусь. Будете ли вы ждать меня, Джанна?
Она медленно подняла глаза и встретила его страстный пытливый взгляд.
– Ждать? – переспросила она. Никогда прежде не видел он на ее прекрасном лице такого торжественного выражения. – Ждать, пока вы будете мстить? Ждать, пока вы вернетесь ко мне с окровавленными руками? В этом состоит ваша просьба?
