Отдать якорь. Рассказы и мифы - Сергей Петрович Воробьев
В порыве отчаяния и уязвлённого самолюбия я кинулся к полицейскому в пыльной униформе и, подставив свой единственный документ к его бесчувственному носу, стал настаивать:
– This is my document. It gave me as crazy as you are. You have no right to keep me in this dirty zone. I need urgently to my ship.[18]
Бедный полицейский, конечно, ничего не понял, но мой настойчивый вид возымел действие, он принял документ, долго вглядывался в его содержание и, в конце концов, отдал его низкорослому, крепкому мужчине в гражданской одежде, видимо, начальнику, который стоял немного поодаль, расставив циркулем ноги, и тяжёлым немигающим взглядом смотрел на происходящее. Полицейский что-то сказал ему, но начальник, оттопырив нижнюю губу, покачал головой. Это, по всей видимости, означало: по этой бумажке я никогда не въеду в марокканскую часть. Тогда я стал стучать по циферблату своих часов и объяснять, что у меня пароход на отходе, что я только-только сюда въехал и хочу обратно, так как испанцы тоже к себе не пускают.
– Барка, барка, – повторял я знакомое мне испанское слово и гудел, как отходящий пароход.
Начальник всё так же отрицательно качал головой и ещё больше оттопыривал губу, потом сказал несколько коротких фраз полицейскому и сжал пальцы в кольцо на фоне моего пропуска, показывая тем самым, что он ничего для него не значит. Полицейский в пыльной униформе посмотрел на меня, и я уловил в его взгляде мимолётное сочувствие. Он произнёс короткую фразу, обращаясь ко мне, и в ней я уловил слово «национальность».
– Националитэ? – переспросил я, – нэйшионэлити?
– Ун, уи, – подтвердил полицейский.
– Ай эм фром Руссия, – повторил я набитую на языке фразу, – ай эм расше!
Оба представителя власти посмотрели на меня с недоверием, и пыльный полицейский опять обратился ко мне, но уже с тирадой испанских слов, среди которых промелькнуло русское «знаешь». При этом он хитро наклонил голову вбок и посмотрел на меня озорным глазом.
– Вы знаете русский?! – отреагировал я и начал повторять всё сначала на своём родном языке.
Я говорил долго и с энтузиазмом, в надежде, что меня, наконец-то, поймут. Но это было наивным заблуждением.
– Э-э-э! – сказал начальник, отвесив губу, – пля, пля, пля… Мол, я тоже так могу…
Именно таким образом я понял его жест, слова и мимику: мало ли чего я лопочу на каком-то не понятном ему языке, это ещё не доказывает мою национальность, и как говорят в Москве, он не знает (в его речи мелькнуло слово «Моску»). Из всего этого я уяснил: если бы они были уверены, что я русский, они бы меня пропустили. Но как это доказать? Сплясать им «Казачок»? Или спеть «Подмосковные вечера»?
Но сочувствующий мне полицейский, видимо, проникся моим русским и начал в чём-то убеждать начальника. Он убеждал его до тех пор, пока тон начальника не принял более благожелательный оттенок, и, в конце концов, мне дали понять, что я свободен и меня пропускают, но в виде исключения и последний раз. Оттопырив губу, правда, на этот раз не очень сильно, начальник ещё раз показал мне ноль из пальцев и посмотрел сквозь них, как в окуляр. При этом вид у него был такой, словно он увидел вошь через подзорную трубу.
Напоследок я спросил у полицейского, откуда он знает русский. Тот понял вопрос, если не весь, то наполовину, и неопределённо показал рукой в сторону заоблачных высей: мол, так, понахватался всего отовсюду. Но складывалось впечатление, что кроме «знаешь», он ничего не знал. И на этом ему спасибо. Думаю, что именно русский выручил меня в той ситуации.
Начальник, отдавая мне пропуск, очень выразительно показал, что именно им я могу подтереться. Больше ни на что он не годен. И, скорее всего, он был прав.
… Пыльные и прожжённые солнцем кварталы Надора теперь казались мне райским уголком. Какая Мелилла? Какой Энрике Ньето? Где они? Может быть, пригрезился мне тот город, встал сказочным миражом на пути моего воображения? Его и на карте-то трудно найти. Чтобы снять стресс, я решил зайти в один из многочисленных баров, которые попадались на пути моего следования. Конечно, водки или виски с содовой там не подадут. Эта исламская страна жила вполне трезвой жизнью. И в питейных заведениях разливали не спиртное, а чай или кофе.
Народу в баре было мало. Я оставил велосипед у плетёного забора, подошёл к пустой стойке и заказал чай. Я сказал так:
– Ля ти, сильву иле!
Это сработало. Темнокожий бармен тут же снял с тлеющих углей металлический чайник с тонким носиком и, поднимая его высоко вверх, направил струю зелёного чая прямо в высокий стакан, стоящий на барной стойке. Он несколько раз менял высоту струи, пока стакан не наполнился. Туда же ловким движением он вставил свежую ветку мяты. Мяту я почувствовал сразу же по возникшему аромату. Во второй стакан он налил охлаждённую минеральную воду, которую достал из холодильника – непременное приложение к чаю или кофе. Бармен сделал всё так быстро и чётко, как будто за мной стояла большая очередь.
Я сел за свободный столик около плетёной изгороди, за которой стоял мой велосипед, и сделал маленький глоток очень терпкого и сладкого напитка. Боже! Как мудро Ты всё сотворил и устроил! Какое блаженство сидеть под соломенной крышей нехитрого в своей простоте заведения, смотреть на проплывающую мимо загадку чужой жизни, в которую я внедрился без спроса! И зачем мне нужна была призрачная Мелилла? Не для того ли, чтобы почувствовать ценность этой жизни здесь и сейчас?
Чай оказался дивным, трезвящим напитком. Я вдруг осознал, что сделал спасительную остановку после длинного и, казалось, нескончаемого бега. Главное в жизни уметь остановиться и посмотреть по сторонам, узнать, где ты находишься и что происходит вокруг. Это как бы некая буферная зона между жизнью и жизнью, чтобы понять, куда идти дальше: вперёд или, может быть, даже повернуть назад по воле обстоятельств, а лучше – по приказу души.
Когда
