Cecil Forester - Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии
– Что вы хотите сообщить мне, милорд?
– Дурные вести.
– Какие?
– С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.
– Нет!
– Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.
– Не может быть!
– Уверяю вас, граф.
Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.
– Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, – сказал Хорнблауэр, – и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.
Камброн не догадается, что «Краб» не поспел бы так быстро.
– Я вам не верю, – тем не менее ответил он. Именно такой ложью можно было бы остановить «Дерзкого».
– Сударь! – запальчиво воскликнул Хорнблауэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.
– Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, – произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблауэр знал и страшился: – Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное – правда?
– Честное слово джентльмена, – ответил Хорнблауэр.
Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью. Это – последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека – небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим – честью. Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблауэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна – адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:
– Ваше честное слово, милорд?
– Мое честное слово, – повторил Хорнблауэр так же твердо, с тем же видом честного человека. Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:
– Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.
Камброн слушал, но весть так сразила его, что он ни чем другом говорить не мог.
– Император мертв! – повторил он.
– Я уже выразил вам свои соболезнования, граф, – сказал Хорнблауэр. – Повторяю их этим господам. Мои глубочайшие соболезнования.
Приглушенные перешептывания французов перебил голос шкипера-американца.
– Надвигается порыв ветра, – сказал он. – Через пять минут мы двинемся. Отправляетесь с нами, мистер, или за борт?
– Подождите, – сказал Камброн (видимо, он немного понимал по-английски) и обернулся к своим офицерам. Все заговорили разом. Хорнблауэр уже не разбирал слов. Однако он видел, что убедил их. Это порадовало бы его, если бы он мог радоваться. Кто-то пробежал по палубе; в следующий миг из люка высыпала императорская гвардия. Старая гвардия Бонапарта – все в мундирах, видимо, готовые отразить абордаж, если команда «Краба» решится на такую глупость. Пятьсот человек в увенчанных султанами киверах, с ружьями. По команде они выстроились в шеренги, исхудалые, уставшие – в свое время они с победой входили во все столицы Европы, за исключением одного Лондона. Так, с ружьями, застыли они навытяжку – лишь немногие бросали любопытные взгляды на британского адмирала, остальные смотрели прямо перед собой. По впалым щекам Камброна текли слезы. Срывающимся голосом он сообщил новость – он едва мог говорить. Они взвыли, как звери. Они думали о своем императоре, замученном английскими тюремщиками – теперь в обращенных к Хорнблауэру взглядов горело не любопытство, а ненависть. Камброн заговорил вновь: он говорил о будущем и о Франции.
– Император мертв! – повторил он так, будто возвещал о конце света. Ряды французов смешались – горе пересилило даже железную дисциплину старой гвардии. Камброн вытащил шпагу и легко поднес рукоять к губам в прекрасном жесте прощания – сталь блеснула в свете заходящего солнца.
– Я обнажал шпагу за императора, – сказал Камброн. – Я никогда ее больше не обнажу.
Он взял шпагу двумя руками и ударил о колено, судорожным движением худощавого, жилистого тела переломил клинок и бросил обломки в море. Старая гвардия протяжно застонала. Кто-то взял ружье за дуло, взмахнул прикладом над головой и с треском ударил о палубу, переломив в узком месте приклада. Другие последовали его примеру. Ружья полетели за борт. Американский шкипер наблюдал за ними с видом человека, которого ничем на свете не удивишь, однако незажженная сигара у него во рту стала значительно короче – он сжевал ее чуть не наполовину. Шкипер двинулся было к Хорнблауэру, очевидно, желая потребовать объяснений, но французский адъютант его опередил.
– Франция, – сказал он. – Мы направляемся во Францию.
– Во Францию? – переспросил шкипер. – Не на…
Он не мог сказать «Святую Елену», но явно подразумевал.
– Во Францию, – тяжело повторил адъютант.
Подошел Камброн. Он взял себя в руки и теперь держался еще более подтянуто и напряженно.
– Не буду больше мешать вашей скорби, граф, – сказал Хорнблауэр. – Помните, что вам соболезновал англичанин.
Камброн еще вспомнит эти слова, когда узнает, что бесчестный англичанин ему солгал, но сейчас без них было не обойтись.
