Илья Миксон - Семь футов под килем
— Вы же сами сказали — «мастера».
— Уйди с глаз!
Пашу проводили таким хохотом, что и в капитанской каюте, наверное, слышно было. Не успел Зозуля и шага ступить, как появился капитан Астахов в сопровождении хмурого старшего помощника.
Матросское кольцо разомкнулось и выгнулось подковой. Собачонка предстала перед капитанскими очами. Они не метали молнии, но и не сияли счастьем при виде такого сюрприза. И тут собачонка поднялась вдруг на задних лапках, передние же свесились на тёмно-серой груди с таким покорным смирением, с такой трогательной доверчивостью, что капитан не сдержал улыбки. И это послужило сигналом.
— Товарищ капитан! Сергей Петрович! — взмолились матросы.
Старпом предостерегающе поднял руки: «Не митинговать!»
— Отмыли бы её, в порядок привели, а уж потом за капитаном посылали, — сказал капитан, не глядя на Зозулю. Тот рыскал сузившимися глазами в поисках виновника своего позора, но Паша исчез бесследно.
— Кого нам благодарить за этого «зайца»?
— «Зайчиху»! — со смешком поправил кто-то.
Капитан холодно взглянул на остряка, и все притихли. Шуточки кончились.
— Боцман!
— Пока не ясно, Сергей Петрович, — хрипло доложил Зозуля. — Может, вахтенные проморгали, может, с грузом как попала. Работали здесь, на пятом номере.
— Кто тальманил?
Счётчиком груза в Гамбурге был Федоровский.
— Я, — спокойно отозвался он и выступил в круг.
У Лёшки мгновенно пересохло горло. Опять за него Федоровскому отдуваться. Собака не иначе как ночью пробралась на судно. Федоровский ни при чём.
— Это я виноват! — почти выкрикнул Лёшка и встал впереди Федоровского. — Это я! — И добавил внезапно осевшим голосом: — Ночью уснул я…
Сказал, и так ему легко и грустно стало — не передать. Легко потому, что не стыдно в глаза людям смотреть. Да, виноват, утаивать, на других сваливать не хочу. Сам в ответе за свой проступок. Наказывайте по всей строгости, но… Но не разлучайте с судном! Без моря не будет мне жизни.
Лёшка с тоской поглядел через головы на надстройку. Перегнувшись через поручни спардека, Паша выразительно крутил пальцем у виска: спятил, мол, какой нормальный человек собственную голову под меч подкладывает! Лёшка отвернулся и встретился глазами с Зозулей. Тот, видимо, находился в смятении. Неудовольствие тем, что раскрыта маленькая обоюдная их тайна, переживание за честь палубной команды, удовлетворение честным признанием ученика — всё это одновременно отражалось на смуглом лице боцмана.
Федоровский неожиданно оттеснил Лёшку в сторону и заявил:
— Могла и с грузом проникнуть, Сергей Петрович.
— Я разберусь с этим делом, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, объявил старпом.
— Товарищ капитан! — бросился на выручку боцман: — Смирнов взыскание уже понёс, а собака, она свободно могла на корму сигануть. Туман и отлив большой был. И освещение у них слабое.
— Понятно, — усмехнулся капитан, — немцы виноваты!
— И морские отливы, — язвительно добавил старпом.
— Да, и морские отливы.
Лицо Лёшки горело пятнами. Но он не жалел, что принял вину на себя.
— Как нам поступить? — обратился ко всем капитан.
— На первый раз, Сергей Петрович, можно бы… И опять же чистосердечно… — не договаривая, но вполне определённо высказал свою просьбу боцман.
Старпом недовольно повёл носом.
— Неприятности с карантинной службой наживём.
— Документы мы на неё выправим, как домой придём! — горячо заверил боцман.
— Вы, я вижу, сразу за двоих хлопочете. — Капитан улыбнулся, повеселели и остальные. Кроме старпома и Лёшки. — Что ж, придётся покончить миром.
— Спасибо, Сергей Петрович, — широко осклабился Зозуля и расправил богатырские плечи.
— Вахте спать никак нельзя, Смирнов.
— В первый и наипоследний раз! — ответил за Лёшку боцман.
— А сам он как думает?
— На всю жизнь урок, — твёрдо сказал Лёшка.
— Надеюсь, — неопределённо произнёс капитан и удалился со старпомом. У них и без собаки забот вдоволь.
Собачонка, будто поняв, что судьба её решилась благополучно, опустилась на все четыре лапы и спокойно принялась есть хлеб.
— Соображает, перед кем навытяжку стоять! — рассмеялся Левада.
Зозуля, вытерев пот на лбу, отрывисто бросил:
— Кончай травить! По местам.
— Василий Яковлевич идёт, — первым увидел Николаева Федоровский.
Паша исправил свою ошибку — пригласил кого надо.
Николаев не стал ничего спрашивать, обошёл вокруг собачонки, оглядел её со всех сторон и позвал:
— Ко мне! — и похлопал себя по бедру.
Собачонка, сразу признав нового хозяина, покорно последовала за Николаевым.
Лёшка улучив момент, когда Зозуля остался один, попросил его:
— Разрешите отлучиться? Ненадолго, товарищ боцман.
— Куда? Зачем?
— Собаку вымыть, — тихо ответил Лёшка.
— Н-да… — Зозуля прокашлялся, помолчал немного. — Это по совести. Вообще-то, по совести если, тебе самому шею намылить следует. Но действие твоё одобряю. По-честному поступил, по-моряцки. Да, Василию Яковлевичу подсобить придётся, тоже по справедливости будет. Иди.
— Что, Лёша? — спросил Николаев, когда тот прибежал в каюту.
— Я… Меня в помощь прислали, боцман.
— Да я и сам управлюсь.
— Позвольте, дядя Вася! Это… это моя вина.
— Ах, вот в чём дело! Тогда конечно.
Николаев спрятал улыбку. Безволновое матросское радио уже рассказало ему о том, что произошло.
Белоснежная фаянсовая раковина умывальника стала чёрной, а чёрная собака волшебно превратилась в рыжую с белыми пятнами — настоящий лисёнок!
Её и предложили назвать Лиской, но это встретило возражение.
Над кличкой для нового члена экипажа думала вся команда. Какие только не предлагались имена! Самые что ни есть простые, собачьи: Тобка, Жучка, Джулька. Аристократические: Фрези, Герда, Стелла. Пошли в ход морские термины: Юта — от названия кормовой части — ют; Ёлочка — так именуют обычно сигнальную мачту: она увешана антеннами, фонарями и прочими вещами, как новогодняя ёлка игрушками.
Строгий коллективный суд отверг и «Незнакомку», и «Русалку», и «Корму».
Моториста с его «Гайкой» просто осмеяли. Собаку нашли на палубе, а не в машинном отделении, нагоняй из-за неё получили матросы, значит, имя должно отражать что-то палубное.
В самый разгар спора пришёл Николаев с собакой на руках.
— Ремешка хорошего не найдётся? — обратился он к боцману.
Выпросить у боцмана какие-нибудь материальные ценности — дело не простое. Перед Гамбургом обновляли покраску на баке. Старший матрос посылал за новыми кистями Лёшку, Леваду — всё безрезультатно. «Нет, вышли все», — один ответ. Пришлось дотирать старые, полувытертые, лысеющие при каждом мазке.
