Николай Черкашин - ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПОДВОДНИКОВ
ПОД СЕНЬЮ СКИПЕТРА НЕПТУНА
В последний год двадцатого века Санкт-Петербург стал столицей подводников мира. Главы делегаций 14 морских держав (а среди них были ветераны подводных флотов США, Великобритании, Франции, Германии, Италии и других стран) торжественно передали Президенту Санкт-Петербургскому Клуба моряков-подводников Герою России контр-адмиралу А.Берзину бронзовую колонку, увенчанную субмариной. Она будет хранится в Питере, словно скипетр подводного царства, до 2001 года. Впервые за сорок лет подобных конгрессов этот горделивый символ утвердился на российском берегу. До сих пор подводники всех стран объединялись то в Париже, то в Лондоне, то в Венеции, то в Гамбурге, но никогда в России, что в общем-то и понятно. Сначала нас разделяли линии фронтов Холодной войны, потом финансовая немощь русских моряков. И только в прошлом году, благодаря бывшему флотскому офицеру, а ныне удачливому предпринимателю Игорю Федорову, десять наших подводников смогли приехать на 36-й Конгресс во французском Бресте.
Трудно представить себе, чтобы, чилийские танкисты или пехотинцы, решив повидаться, скажем, со своими российскими коллегами по оружию, отправились за тридевять земель куда-нибудь в Наро-Фоминск или Тверь. Но именно это сделали чилийские подводники, совершив 18-часовой перелет из Сантъяго в Санкт-Петербург. И американским командирам ракетных атомарин вдруг позарез стало необходимым посидеть за одним столом с командирами некогда советских атомных ракетоносцев, и они тоже перемахнули через океан. А польские подводники во главе с капитаном 1 ранга Эдвардом Кинасом, те и во вовсе, снарядив яхту, отправились на питерскую «ассамблею» через 9-бальный шторм. И даже израильским подводникам понадобилось о чем-то потолковать за чаркой чая с российскими моряками. О чем? Зачем? В чем секрет этого «подводно-дипломатического» феномена? Об этом чуть позже… А пока о двух, воистину, знаковых фигурах питерского Конгресса.
Примиренные смертьюГерой Советского Союза Адмирал Флота Георгий Егоров и бывший лейтенант кригсмарине Алвин Гуллманн воевали на Балтике. Первый, будучи старшим лейтенантом, командовал в годы войны малой подводной лодкой М-90; второй - командовал сверхмалой подводной лодкой «Зеехунд». Оба пребывали тогда почти в одном звании и погружались в глубины одного и того же Балтийского моря. Разве что не выходили друг против друга в атаку («Зеехунд» Гуллманна охотился за английскими кораблями). Но встретились они здесь - на Конгрессе - у большого гранитного камня на лютеранском кладбище Кронштадта. На камне - чугунная доска, извещающая, что в сей земле покоится прах немецких подводников с U-250 и советских противолодочников с морского охотника МО-105. Сначала ударили немцы - с катера, поднятого на воздух торпедой, не спасся никто. Потом ответили балтийцы, накрыв U - 250 глубинными бомбами. С германской субмарины спаслись лишь шесть человек вместе с командиром Вернером Шмидтом. Вскоре немецкую лодку подняли, поставили в кронштадтский док, извлекли из торпедных аппаратов секретные акустические торпеды, а из отсеков трупы, которые и схоронили в дальнем углу чудом уцелевшего лютеранского кладбища. Несколько лет назад по инициативе морского историка Бориса Каржавина был поставлен этот первый в России общий российско-германский памятник бывшим лютым врагам, «примиренным смертью», как гласит выбитая на камне надпись.
- Я тоже командовал немецкой подводной лодкой, - сказал адмирал Егоров Гуллманну. - После войны десять трофейных «немок» вошли в состав нашего флота. Одна из них - Н-26 - и попала под мое начало…
На той субмарине мог бы служить со временем и Гуллманн, но история распорядилась иначе.
Георгий Михайлович Егоров командовал Северным флотом, достиг высшего существующего ныне адмиральского звания, получив бриллиантовую - «маршальскую» - звезду на галстук, в конце 70-ых возглавлял Главный штаб ВМФ СССР. Судьба его невольного «коллеги» Алвина Гуллманна сложилась скромнее: после краха фашистской Германии ему, как бывшему офицеру кригсмарине, запрещалось занимать какие-либо командные должности на флоте и даже повышать свое образование. Алвин нанялся на торговое судно простым матросом. Много раз ходил в страны западной Африки, потом переучился на штурмана и стал в 1953 году капитаном дальнего плавания. Его сухогруз «Зее Вандерер» хорошо знали в портах Конго, Нигерии… По иронии судьбы название теплохода Гуллманна начиналось с того же слова, что и его бывшей подлодки - «Зее…» Из десяти «зеехундов», ушедших в последний апрельский поход сорок пятого в базу вернулся только один - тот, которым командовал 20-летний лейтенант-смертник. Впрочем, тогда он смотрел на свою судьбу не столь мрачно:
- Главное преимущество сверхмалой лодки, - рассказывает Гуллманн, - в сверхбыстром погружении. Мы с механиком ныряли за шесть секунд. Рекорд - четыре. Обычные лодки уходили под воду при самых экстренных действиях каждого члена экипажа за 27-30 секунд. Чаще всего этого было недостаточно, чтобы укрыться на глубине от авиабомбы. Мы же могли подразнить летчиков, поиграть со смертью в кошки-мышки. А что вы хотите? Нам было по двадцать - чуть больше, чуть меньше - лет. Мальчишки, фенрихи…
Бывало так. Видишь, что английский самолет тебя засек и разворачивается, чтобы набрать высоту для атаки. Я не спешу, даю ему возможность слегка удалиться. Как только он становится размером со шмеля - сигарету за борт, соскальзываю в рубочный люк на свое сиденье, задраиваю крышку над головой и ныряем прямо с работающим дизелем. На безопасной глубине стопорим его и переходим на электродвижение…
- С работающим дизелем? А воздух откуда?
- Воздух цилиндры высасывали из самой лодки. Его и так там было не так уж много, но на несколько секунд подводного хода хватало. Конечно, ощущение не из приятных, когда из стальной бутылки выкачивают воздух - болят уши, круги перед глазами. Но на войне, как на войне…
Есть что вспомнить и адмиралу Егорову. Из всех его рассказов в память врезался эпизод, когда подводная лодка Щ-310, на которой мой собеседник служил штурманом, выходила из Кронштадта в одну из самых жестоких бомбежек сорок первого года.
- Картина, которая открывалась нашему взору была жуткой. Всюду пожары - в Кронштадте, Ораниенбауме, Петергофе, Стрельне… Полыхало пламя на Лисьем Носу. В полнеба расплылось зарево в самом Ленинграде. Казалось, вся Балтика в огне… Я спросил командира: «Куда возвращаться-то будем?» Ярошевич вместо ответа тихо сказал: «Молчи! Знаешь, что бывает за такие вопросы?…»
А после боевого похода мы, как и положено, вернулись в Кронштадт. Ведь мы из Кронштадта…
