Джереми Прайс - Невеста капитана Тича
Тюрьма была отнюдь не удобным местом для должников. Их содержали хуже, чем уголовных преступников, о чем свидетельствует выдержка из Шотландского Судебного Уложения, трактующая правила содержания заключенных, обвиняемых в неуплате долгов:
«…После того, как должник заключен в тюрьму, он не имеет права выходить на свежий воздух даже под стражей, ибо кредиторы заинтересованы в том, чтобы должник содержался в самом строгом режиме, дабы телесные страдания вынудили его расплатиться с долгами…».
В тюрьме, в лишенных окон каменных мешках не более пяти футов в длину и ширину и шести футов с небольшим в высоту помещались до полудюжины должников, каждый со своими женами и детьми. В дневное время дверь камеры оставалась открытой, чтобы жены и дети могли приходить и уходить, но сам должник оставался прикованным цепью к стене. На ночь их запирали всех вместе. Воды не было, кроме той, которую можно было приносить в кувшинах, и, конечно, не было и речи хоть о каком-нибудь примитивнейшем устройстве, заменявшем канализацию.
Содержавшийся в таких условиях человек должен был каким-то образом ухитриться отработать свои долг, причем эту проблему вдобавок осложняло еще то, что на каждого узника, попавшего в долговую тюрьму, тут же, немедленно надевались ножные и поясные кандалы. Снять их можно было только откупившись у тюремщика. Это было узаконенным дополнительным заработком надсмотрщиков, и они никогда не упускали случая воспользоваться им в полной мере. Средняя плата за освобождение от дополнительных оков обычно соответствовала сумме, которую простой ремесленник мог заработать лишь в течение двух-трех лет.
Вряд ли следует удивляться тому, что людей в подобных невыносимых условиях нетрудно было склонить к решению поставить свою подпись под кабальным договором. В документе, который они подписывали, обычно ни слова не говорилось ни о деньгах, ни об условиях работы: эти вопросы улаживались уже на месте с владельцем плантации. Сумма вербовочных денег рассчитывалась так, чтобы только-только покрыть тривиальный долг и иметь возможность поставить на месте прибытия убогую хижину. Работа, на которую обрекали себя эти несчастные, представляла собой обычный рабский труд на плантациях.
Тем не менее, перспектива на целых семь лет отдать свое тело, душу и все мыслимые человеческие права на произвол хозяина, — человека, которого они до сих пор и в глаза не видели, и который будет владеть ими безраздельно и бесконтрольно на основании официального документа и добровольно поставленной подписи, — для многих представлялась более привлекательной, чем альтернатива безнадежного прозябания в каменном мешке, на цепи, прикованной к тюремной стене, в то время, как самые дорогие тебе существа — твоя жена, твои дети — худые, словно скелеты, копошатся у твоих ног, в парше и чесотке, в грязи и непристойности, и медленно гибнут у тебя на глазах.
У них оставался единственный шанс — скорее даже не шанс, а некая смутная надежда, наподобие той, что влечет игрока в лотерею: если они не погибнут во время морского путешествия, если они перенесут семь лет каторжного, рабского труда на тропических островах, под палящим солнцем, в знойной духоте болот, истязаемые лихорадкой и плетью надсмотрщика, — то, закаленные всеми невзгодами, они могут надеяться на жизнь лучшую, чем та, которую они когда-либо знали у себя дома. Кабальный раб не имел никакой легальной защиты против плантатора, который свободно мог истязать его, сечь плетьми, морить голодом и совершать немыслимые надругательства над его женой и детьми. Однако, с другой стороны, по истечении семи лет жалкий раб становился свободным. И как свободный белый человек — особенно шотландец — он имел возможность выбирать себе любую работу или занятие. Он мог стать надсмотрщиком на плантациях, управляющим или ремесленником — и это на благословенных островах, где сама природа источала богатство, где земля сочилась молоком и медом и давала немыслимые урожаи, и где даже умение считать после десяти ценилось как весьма редкое и чрезвычайно высокое достоинство!
Чтобы достичь этого райского блаженства кабальный раб должен был перенести все муки чистилища, пройти через все семь кругов ада, подобно герою древних сказаний. И морское путешествие было отнюдь не самой меньшей из этих мук.
Доставка завербованных в Вест-Индию оплачивалась согласно условиям контракта; однако это не распространялось на членов их семей. Люди становились беспомощными жертвами таких капитанов, как Дэн Баджер, который за пару соверенов готов был устроить на голых досках межпалубного отсека настоящий цыганский табор. Несчастным переселенцам предоставлялось самим заботиться о хлебе насущном в течение двух долгих месяцев плавания.
Это была нездоровая и опасная практика. Закон запрещал ее, и морские власти прилагали все усилия, чтобы ее прекратить — не в связи с заботой о здоровье и благополучии вовлеченных в эту аферу людей, но из-за того, что от нее страдали интересы судовладельцев.
Капитан Баджер редко отправлялся в плавание, не имея у себя на борту нескольких таких семей. Ночью, накануне отплытия, тайком, втихомолку поднимались они на корабль. Их тут же прятали в укромных уголках, в трюмах, между тюками и ящиками, строго предупреждая, чтобы они не смели ни пикнуть, ни пошевелиться, пока судно не выйдет в открытое море. Они испуганно забивались в указанные им дыры и щели, обматывая тряпками рты своих младенцев, ни на минуту не спуская глаз со своих котомок и мешков с жалкой провизией: мукой, которую быстро испортит морская влага, ячменем, который тут же растащат трюмные крысы; сыром, который постепенно превратится в зеленый комок мохнатой плесени, картофелем, который мало-помалу сморщится в сырые скользкие комки, и вяленым и копченым на скорую руку мясом, которое вскоре закишит червями и отвратительными насекомыми.
Никто не предупреждал их о том, что так будет, ибо на этом основывалась часть хорошо рассчитанного плана увеличения капитанских доходов. Через одну-две недели пребывания в море капитан Баджер и его помощник начнут продавать переселенцам продовольствие из своих личных запасов: куски желто-зеленой солонины и рыжие сухари, кишащие червями. Цена зависела от того, насколько клиент пришелся по вкусу хозяину. Весельчак, умеющий петь и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, мог рассчитывать на то, что будет питаться лишь чуточку хуже, чем основная команда. Значительными привилегиями пользовались также семьи с хорошенькими дочерьми.
Даже те, кто сумел принести с собой достаточно провизии и сохранить ее, зависели от капитанского произвола, потому что им никогда не удавалось запастись достаточным количеством воды. И над всем этим нависало тревожное сознание того, что их имена не внесены ни в капитанский реестр, ни в списки команды, так что, в сущности, они просто не имели никакого официального права на существование…
