Борис Романов - Капитанские повести
Серго Авакян стал убирать аппаратуру и шланги, Граф с Володькой двинулись за просяными вениками, однако начало покраски пришлось отложить на после обеда, потому что празднику в этот день суждено было продолжаться, теплоход резко накренился на повороте, и по трансляции раздался веселый голос Виталия Павловича:
— Всем свободным от вахт принять участие в ловле луны-рыбы! Рыбакам со снастями собраться у трюма номер два по левому борту. Приготовить поддевы!
Неслыханная команда подняла весь экипаж. Через полторы минуты у второго трюма столпилось столько народу, что Андрей Иванович, будучи одним из ведущих рыболовов, вынужден был разогнать любопытных подальше, чтобы они не мешали размахиваться поддевами.
— В сторонку, ребята, в сторонку, луна-рыба — не шутки!
Судно все еще разворачивалось, слышно было, как переменными ходами работает дизель, и все глазели не на воду, а на мостик, где на левом крыле стоял, прикладывая к глазам бинокль, капитан.
— Ну, кэп дает! — с дрожью в голосе сказал радист. — К рыбе швартоваться!
Поддев у него был свернут на локте, как бросательный конец, и он торопливо подправлял напильником острия крючков.
— Андрей Иваныч, — сказал в электромегафон капитан, — она лежит в дрейфе метрах в двадцати от борта. Сейчас нас к ней поднесет. Цепляйте все одновременно и приготовьте багор или отпорный крюк. Поняли?
Помполит поднял руку, боцман побежал за багром, и все уставились в воду. От столь необычных приготовлений зубы у Графа выбивали морзянку, да и у Володьки Мисикова, стоявшего рядом, руки покрылись гусиной кожей. В воде что-то протяжно блеснуло, и волна плеснула там, как у края причала.
— Ого… — тихо сказал радист. — Ого! — повторил он громче, и тут все увидели в прозрачной голубизне плоское, какое-то овальное несуразное тело, от которого в воде расходились бледно-серебристые отблески, и волны наплывали на него и отхлынывали, как будто это был плот. Диким казалось отсутствие хвоста, словно рыбищу обрубили после головы, толстые и длинные плавники хлюпали в воде, а за ними тело обрывалось, и там темнела глубина океана.
Она лежала плашмя у самой поверхности воды. Вот стал виден знакомый, как у огромного карася, рот, круглый, уставленный в небо, глаз, вот уже заплескались мелкие волнишки между нею и бортом теплохода, тускло-белое брюхо почти прижалось к железу, и Андрей Иванович сказал шепотом:
— Ребята, я начинаю. По очереди, спокойно, со всех сторон…
Ему удалось забросить поддев за ее спину, в основание плавника. И еще четыре четырехкрючковые снасти зацепились за рыбину.
— Более-менее, как надо, — все так же шепотом сказал Андрей Иванович. — Ох, не вытянуть нам… Держите жилки потуже! Ох, не вытянуть!..
Нейлоновые лески натянулись, но рыбина не шевельнулась, по-видимому, крючки даже не пробивали ее шкуру.
— Боцман, багор… — тихо скомандовал Андрей Иванович. — Дотянешься?
— Сейчас, сейчас, — сопел боцман, привязывая к основанию багра обрывок плетеного нейлонового фала.
— Попробуй за жабру или за пасть… Осторожнее… Держите его. Боцмана держите!.. Кравченко, Мисиков, беритесь за фал! Эх, короток багор… Ну, боцман, спокойно, осторожно!..
Боцман перегнулся через фальшборт, долго прицеливался…
— Взялись! — свистящим шепотом сказал Андрей Иванович. — Дружнее! Есть за жабру!
Боцман потянул багор, еле удерживая его двумя руками за самый конец, Мисиков с Графом, толкая друг друга, потянули фал. Рыба словно бы нехотя стала переворачиваться на ребро, глядя круглым удивленным глазом, потом странно, хрюкающе, простонала, единым ударом выбила из рук боцмана багор, порвала все пять нейлоновых лесок, сбила на палубу вцепившегося в фал Графа и с креном, медленно, тяжело, как подводный снаряд, стала наискось уходить в глубину, волоча за собою багор, извивающийся фал и посверкивая блеснами поддевов. И только тут все поняли, как она была огромна!
Никто потом не мог вспомнить, что делал в это время, кричали все или молчали, все делали что-то одно, и шум стал слышен только тогда, когда одни замолчали, другие закурили, а третьи все продолжали размахивать руками и орать, и только Граф сидел на палубе, глотая слезы непонятной обиды и боли.
Рыба исчезла в воде, повернувшись к судну темно-серой спиной, и только нейлоновый фал будто бы еще белел несколько мгновений…
— Вон еще одна! — завопил Серго Авакян. — Смотри пожалуйста, они тут парой!
Это было уже слишком, потому что в волнах снова белело и блестело что-то круглое! Поднялся галдеж, но Виталий Павлович, отставив бинокль, прокричал вниз:
— Спокойно, это неживая природа!.. Это не дичь! Хотите глянуть?
Через несколько минут блестящий белый объект был под бортом, но это был всего лишь большой полихлорвиниловый мешок, туго запакованный, набитый яркими консервными банками, бутылочками, картофельными очистками, цветистыми коробочками, грязными бумажными салфетками. Зачем все это барахло понадобилось упаковывать в такой добротный пакет? Может быть, эти отбросы были выстрелены с патрульной подводной лодки, а в мешок просто забыли уложить балласт, и теперь он мотается по океану…
В тени мешка вились три коричнево-серых спинорога.
— Тьфу, — сказал боцман, растирая распухший от удара палец, — надо новые поддевы делать, на полторы тонны веса. Увела, ехидна, самый лучший багор!
ИМЕНИНЫ
Мы вернулись в родной порт ровно через полтора года после того, как я подарил капитану медвежью шкуру. Да и сама шкура наверняка уже успела посереть, еще пожелтеть и принять вполне комнатный вид, к ней привыкли ковры, книжные стеллажи и стены, к ней притерся пылесос и притерпелась хозяйка. Впрочем, последние два месяца шкура отдыхала от приборок, капитанский сынок не раздирал ей пасти. Он скучал у бабушки в Ленинграде, в трех остановках от института, где оперировали его маму.
Капитану с трудом удалось уговорить нашего консула в Ростоке, чтобы боцмана Мишу Кобылина с Мисиковым не отправляли в двадцать четыре часа на родину за недостойное поведение, потому что рабочих рук было у нас в обрез. Оба они были лишены права схода на берег и сидели безвылазно на борту. Михаил Семенович с раннего утра до глухой полночи, не разгибаясь, занимался по хозяйству, словно спешил натешиться, навсегда наговориться со своим «Валдаем». Сердце его не обманывало. Он покостлявел, полысел, и не стало в его плечах былой хозяйской надежности.
Володька Мисиков попробовал было найти сочувствие у команды, но Серго Авакян сказал ему так:
— Сходи, пожалуйста, к капитану, попроси, чтобы тебя отправили домой. Не понял? Слушай, пожалуйста, ты думаешь, море вынесет все, даже такое дерьмо, как ты?
