Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
В матросском кубрике у трапа все это время стоял отец Исидор, потупясь и вникая в каждое слово, наблюдая за своей паствой, явно готовой к бунту. И хотя его пастырский долг обязывал тушить искры неповиновения, не давая им разгореться пламенем, призвать к смирению, в а ста вить положиться на волю божию, без которой, как известно, «не упадет и волос с головы человека», иеромонах молчал, так как его мятущаяся душа была с этими людьми, ищущими правды и готовыми за нее умереть.
Когда товарищ Илья умолк, отец Исидор сказал рокочущим басом:
— Много морей мы прошли, много перенесли бурь и прочих испытаний силы нашего духа, и все это время шел спор и внутри каждого из пас и между собой, на чью сторону стать в смуте великой, что идет на многострадальной Руси нашей. И я думал и вникал, вот сейчас решил, товарищи матросы, снять свой сап и идти с вами до последнего своего часа, так как вижу, что справедливость на вашей стороне. — И отец Исидор сбросил рясу, под которой оказалась полная матросская форма.
Все вскочили, и в кубрике раздался оглушительный возглас ста матросских «луженых» глоток, выражающих свой восторг и одобрение.
Наступили минуты, когда нельзя уже было отмалчиваться, скрывать свои мысли, выжидать, а надо было сказать свое слово, на чьей ты стороне, с кем! Пусть даже тебя еще грызет червь сомнений, останавливает страх, все равно надо было стать по одну из сторон черты, которая наконец ясно проступила на клипере, и люди делали этот шаг.
Командир не сомневался в убеждениях старшего механика и потому, чтобы не вызывать ненужных разговоров со стороны этого приверженца монархических порядков, просто приказал ему через полчаса приготовить машину.
Стармех обрадовался:
— Так, значит, идем во Владивосток?
Командир, ничего не ответив, отпустил его кивком головы.
С Новиковым было сложнее. Артиллерийский офицер пришел к нему одновременно с Андреем Андреевичем и, услышав приказ приготовить машину, все понял.
— Ну, Юрий Степанович, вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Да. Знаю…
Командир выжидающе молчал.
— Знаю и готов предложить три варианта, с помощью которых мы можем выйти из бухты.
Командир перевел дух:
— Я слушаю.
— Снарядить взрывчаткой брандер и подорвать миноносец.
— Так… Второй?
— Обстрелять его танки с нефтью. Поджечь!
— Третий.
— Таран!
— Таранить рискованно. У нас маломощная машина, и мы можем в нем завязнуть. Были подобные случаи. Брандер — соблазнителен, да придется жертвовать жизнью людей. Отпадает и этот вариант. Третий принимаю как единственно возможный, хотя и не сторонник таких методов, но выбора у нас нет. Готовьте расчеты и ваши орудия!
— Есть!
— Постойте, Юрий Степанович, голубчик, мамочка моя!
Новиков не мог сдержать улыбки: никогда еще он не удостаивался таких знаков расположения.
— Будете стрелять только по танкам с нефтью и по машине.
— Есть!
— Идите, голубчик… Феклин!
Вестовой влетел в каюту и остановился, тяжело переводя дух. Командир, взглянув на его лицо, понял, что произошли еще какие-то важные события.
— Ну что там еще случилось?
— Гринька только что приплыл с «Отранты». На мостике он с капитан-лейтенантом. Вас просили…
— Гринька? Ах да, Гарри Смит! Идем живо!..
Поспевая за командиром, Феклин не удержался, чтобы не сообщить еще одну новость, по мнению вестового заслоняющую собой все последние события:
— И знаете еще, Воин Андреевич, что наш отец Сидор сана себя лишил?
— Что за чепуха? Оставь, тут и без сана…
— Да нет, правда, рясу скинул, а под ей вместо его кальсонов в полоску — клеш, и фланелька, и тельняшка…
— Ладно, ладно, потом, — отмахнулся Воин Андреевич, взбегая на мостик.
Его встретил старший офицер и сказал по-английски:
— Они догадались или просто предосторожность, но держат нас под прицелом. Завтра приходят сюда еще два эсминца. Приказано нас всех снять с клипера, взять под стражу, начать немедленно следствие и закончить в два дня, включая суд.
— Спешат! И нам нельзя терять ни секунды. Сейчас уходим. У нас есть единственный шанс вырваться отсюда.
— Да, один из тысячи! Если мы первыми откроем огонь…
— Это мы и сделаем, Коля! Рубите канат! Смит?
— Я, сэр!
— Лейтенант Фелимор на судне?
— Нет, сэр, еще на подходе его сняли…
— Хорошо! Камень с сердца. Идите вниз! По местам! Боевая тревога! В рынду не бить!
И хотя все уже стояли у своих мачт, у пушек, у брашпиля, у котлов, у машины, команду подхватили боцманы и унтер-офицеры, передавая ее непривычно тихо.
«Орион» бесшумно двинулся к выходу из бухты. Его маневр заметили вахтенные на палубе миноносца. Прошла минута, пока доложили Коулу и тот поднялся на мостик. Комендоры на миноносце приникли к прицелам и, как было приказано, целились по мачтам. Ослепительно вспыхнул прожектор, и его луч стал ощупывать палубу «Ориона». Клипер казался беззащитным существом, идущим на верную гибель. Сейчас раздастся залп из всех бортовых пушек миноносца — и полетят за борт его стройные мачты. Капитан Коул детально рассчитал со своим старшим артиллеристом, как все это произойдет, в случае если командир парусника, охваченный приступом безумия, попытается снова бежать. Теперь капитан Коул ждал, пока поднимется на мостик «высокая комиссия»: ему бы никогда не простили, если бы он лишил ее такого зрелища. Не беда, если русские выйдут из бухты, тем больше оснований будет расправиться с ними в открытом море, и притом гораздо эффектней. Он только приказал просигналить: «Остановитесь, иначе — смерть».
На мостик миноносца один за другим стали подниматься члены следственной комиссии.
— Мне их искренне жаль, — сказал капитан первого ранга Струков.
— Между прочим, я этого ожидал, — мрачно проговорил вице-адмирал Лебединский-Свекор и обратился к Струкову по-русски: — Какой ужасный пример, Павел Федорович! Но Коул их проучит! — Последнюю фразу он произнес по-английски.
Капитан Нортон презрительно улыбнулся.
Майор Нобль воскликнул:
— Они молодцы! — И спросил Гиллера: — Вы несколько разочарованы, барон? Сожалеете, что никого нельзя будет повесить?
— На этот счет я не беспокоюсь, русские — живучий народ. Вместо пушек я предпочел бы торпеду.
— С такого расстояния? По кораблю, начиненному тротилом?
— Ну нет. Не здесь…
Прочитав предупреждение капитана Коула, лейтенант Бобрин бросился к мостику. У трапа его остановили два матроса с винтовками:
— Приказано не пускать!
— У меня срочное… важное сообщение… — сказал он, задыхаясь.
