Георгий Владимов - Три минуты молчания
Нам с Шуркой Чмыревым досталось камбуз снаружи прибирать. Милое дело. В корме хорошо, ветра не слышно. Переборка от солнца греется и от начальства заслоняет. Попозже и Васька Буров к нам перебрался — значит, и правда лучшего места не найдешь.
— Бичи, — говорит, — можно, я у вас тут честно посачкую?
— Сачкуй, — Шурка ему разрешил. — Флейц только в руку возьми. И за полундрой следи.
— Что ты, я полундру за милю унюхаю!
И Васька во всю дорогу так и не взял флейца. Сидел, блаженствовал.
Кандей с «юношей» прибирали камбуз внутри и часто к нам выходили посидеть на кнехте, потравить за жизнь.
— Я, бичи, обратно на завод пойду, — говорит Шурка. — Сварщик же я дипломированный, — такое дело на ветер бросать? А по морям шастать — ну его к бесу! Пусть вон салаги попрыгают, они еще этой романтики не нахлебались. Ты, кандей, со мной согласен?
Кандей Вася не только что согласен, а дальше эту тему развивает:
— Но я тебе скажу, Шура: море нам тоже кое-чего дало. Меня возьми судовые ж повара такой экзамен проходят. Если ты своего дела не профессор, на судне ты не задержишься, не-ет! Кеп тебя в другой рейс не возьмет, ему тоже покушать хочется хорошо. Так что у меня шанс. В ресторан «Горка» пристроиться. Блат, конечно, нужен. Но в принципе?
Не знает Шурка, возьмут ли кандея в «Горку», но кивает, соглашается. Великое дело — погода, солнышко! А тут еще в порт идем.
— Кандей! А, кандей! — говорит Васька Буров. — А я про тебя сказку сочинил. Божественную.
— Ну-к, потрави!
И Васька плетет невесть какую околесину. Но если прислушаться да расплести — забавная сказочка.
Вот так примерно. Закончатся когда-нибудь наши извилистые пути, и все мы придем туда — к Господу, которого нету. Там уже будут сидеть космонавты, маршалы, писатели, большие ученые и заслуженные артисты, — им-то прямая путевка в рай. И однажды заявится туда наш кандей Вася, приведут его на суд Божий ангелы и архангелы. И спросит его Господь, которого нету, спросит с металлом в голосе: "Кто ты и на что надеешься? Отзовись сию же минуту!" "Повар я. По-рыбацки сказать — кандей. На милость твою надеюсь, Господи. Больше-то мне на что надеяться?" — "Говори, чего натворил ты в жизни земной и морской?" — "Да что ж особенного, Господи? Делал, что все делают. Ну, и грешен, конечно. Бабе изменил с ее же сеструхой, она из деревни погостить приезжала; жена дозналась — и в крик…" — "Это большой грех, кандей. Он тебе зачтется. Но главное — что ты делал?" — "Борща варил, с болгарскими перцами". — "Что ж тут за фокус — борща сварить? Это и баба сумеет, а ты все-таки штаны носил". — "А шторм же был, Господи. Одиннадцать баллов Ты нам послал!" — "Одиннадцать, говоришь? Тогда это не я — это сатана вам удружил. Я только до шести посылаю, а дальше он". — "Это верно, Господи. При шести еще жить можно — и к базе швартануться, и на камбузе управиться. А при одиннадцати — попробуй. Если карданов подвес имеется, еще ничего, а если так, на плите, полкастрюли себе на брюхо прольешь". — "И как бичи — ценили твое искусство?" — "Не жаловались. За ушами пищало. Да как не ценить другие кандей при семи баллах сухим пайком выдают, им это и по инструкции разрешено, а я исключительно горячим довольствием, да еще каждый день хлеб выпекал. Но честно сказать Тебе, Господи, тогда им уже не до меня было. Гибли бичи. Совсем пузыри пускали". — "Постой! — скажет Господь, которого нету. — Они, значит, смерти ждали? Им же, значит, о душе следовало подумать, приготовиться к суду Моему. А ты им — борща! Как же это, кандей? Ты, значит, против Меня?" — "Господи, где же мне против Тебя! Но разве Тебе охота с голодными бичами дело иметь? Ведь они уже не о душе будут думать, а как бы насчет пожрать. Я человек маленький, но я дело знаю. Потонем мы там или выплывем, предстанем пред очи Твои или еще подождем, в рай Ты нас пошлешь, в золотую палату для симулянтов, или же сковородки заставишь лизать каленые но я к Тебе бичей голодными не пущу. Я их должен накормить сперва, и притом — горячим довольствием. При любом волнении и ветре. А там — суди меня, как знаешь. Но я свою судовую обязанность исполнил". Призадумается тогда Господь, которого нету. "Пожалуй, ты прав, кандей. Но у меня еще вопрос к тебе. Сам-то ты верил, что смерть пришла?" — "Какие уж там сомнения, Господи! Ветер — на скалы, а машина застопорена, и якоря не держат. О чем же я думал, когда на бичей смотрел, как они рубают?" — "И все-таки ты им борща сварил?" — "Истинно так, Господи. Хорошего, с перцами. Это мое дело, и я делал на совесть". И скажет Господь, которого нету: "Больше вопросов не имею. Подойди ко Мне, сын Мой, кандей Вася. Посмотри в Мои рыжие глаза. Грешен ты, конечно. Да хрен с тобою, не станем мелочиться. В основном же ты — наш человек. И вот я тебе направление выписываю — в самый райский рай, в золотую палату для симулянтов!" И скажет Он своим ангелам и архангелам: "Отведите бича под белы руки. И запишите себе там, в инструкции: нету на свете никакого геройства, но есть исполнение обязанности…"
Ну, а если серьезно говорить — я и с Шуркой согласен, и с кандеем, и с «юношей», который в совхоз наметился гусей разводить, — конечно, не дело это — по морям шастать. Они меня тоже спрашивают:
— А ты, вожаковый, куда подашься?
— Не знаю — еще не решил. Пока в Орел съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я все же на фрезеровщика когда-то учился.
Шурка обрадовался:
— Точно, земеля! На пару в Орел рванем, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело — вкалывать! Салаги, салаги пускай поплавают.
Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что я вчера только был у «маркони» и видел все их радиограммы — Шуркину, кандееву, «юноши». Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение еще на год. А я зачем к «маркони» ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что еще за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже позвал, спросил, глядя в сторону:
— Команду набирают на новый траулер типа «Океан». В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как? Пойдешь?
— Жора, — я напомнил, — мне же под суд идти.
— Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы… Только статью подберут, по какой списать. В счет международной солидарности, что ли. Советская власть — она ж добрая, чего хочешь спишет.
— Граков постарался?
— Ну, и он тоже…
— Спасибо ему. Хороший человек.
— Ты тоже ничего, — говорит Жора. — И как ты только на свободе ходишь? Ты же верный кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.
