Георгий Владимов - Три минуты молчания
Когда я уходил, она отвернулась к столику, вдевала сережки.
Я дошел до главного трапа и остановился. Может быть, здесь она и спрашивала: "Что ты против меня имеешь?" Я встал в тени, за огнетушителем. Мне хотелось еще раз на нее посмотреть.
Клавка шла по коридору — медленно и как пьяная. Не как те пьяные, которых шатает. А как сильно пьяные, которые уже прямо идут. Шаркала каблуками по ковру. Остановилась, поправила волосы и улыбнулась сама себе. Но улыбка тоже вышла пьяная и жалкая какая-то.
От других — когда я уходил после этого — мне больше всего отдохнуть хотелось душой, весь я пустой делался. А ее — как будто с кожей от меня оторвали. Я даже позвать ее не смог, когда она мимо прошла, не заметила. Лучше мне было не смотреть на нее.
Я вышел на верхнюю палубу — там шумно было, светло и весь левый борт, где причалил крейсер, запружен людьми. Там все еще провожали шотландцев, никак не могли отпустить. Обнимались с ними, фотографировались при прожекторах.
Я туда не пошел. Мне хотелось с первой же сеткой спуститься, чтобы не увидеть Лилю, когда она выйдет провожать салаг. Слава Богу, они где-то задержались, а первыми Шурка пришел и «маркони». Ухман нам подал сетку, и мы взлетели. «Маркони» Галка вышла проводить, она ему помахивала платочком и хохотала. Шурку провожала Ирочка, но как будто ей не до смеха было.
Мы летели, и «маркони» мне кричал:
— Сеня, ты с прибылью? Тебя поздравить можно?
— У вас-то как?
— Все так же, Сеня. Но говорит, с третьего захода еще надежней.
Принял нас «дед». Он в чьей-то телогрейке был внакидку и в шлепанцах на босу ногу. Понюхал нас и скривился.
— Портнишка накушались, славяне. Ай, как не стыдно!
Я смутился.
— "Дед", забыл про тебя.
— Ты-то забыл, а я нет, — Шурка из телогрейки достал поллитру «Столичной». — Ну, не я, а просили передать.
— Кто ж это, интересно?
— Просили не говорить.
— Таинственно, — сказал «дед». — Еще тут два инкогнито мне по бутылке армянского смайнали на штертике. Между прочим, пока не начато.
Спустились еще Серега и Васька Буров. Васька на лету вспоминал про бутылку вермута итальянского — так она и осталась на столе нераспечатанная, а дотянуться руки не хватило.
— А попросить, чтоб передали, нельзя было? — спросил «дед».
— Да постеснялись. И так нас вахтенный пускать не хотел.
— И правильно он вас не пускал, — сказал «дед». — Куда вас таких шелудивых пускать? Да и вести себя не умеете. А ты-то чего полез, «маркони»? Оба мы с тобой в списке стояли, оба отказались дружно, а ты — взял да полез.
"Маркони" себя почесал за ухом.
— Сам удивляюсь. Ну, все полезли — и я.
— Ох, бичи, когда же вы достоинство-то будете иметь? Ну, вот что. Насчет двух бутылок армянского не пропущено без внимания? Так вот, я вас, бичи, к себе приглашаю. Понимаете — при-гла-ша-ю. Но учтите — я вас тоже к себе шелудивыми не пущу.
"Дед" зашлепал к себе. Бичи тоже разбежались сразу. А я еще задержался — взглянуть на борт плавбазы: не может ли быть все-таки, чтоб Клавка вышла поглядеть на меня. Нет, так не было.
Вдруг я заметил — в тени, возле капа — одинокая фигура. Ушанка на глазах, лица не увидишь.
— Обод, ты, что ли?
— Ну!
Он как-то нехотя ко мне подошел, такой нескладный, в пальто ниже колен.
— Ты почему не на базе?
— А чего там хорошего? Я с вами до порта поплыву. Пассажиром. Примете?
— Плыви. Мы теперь все тут пассажиры.
"Маркони" мне крикнул из рубки:
— Сень, ты не забыл — мы к «деду» приглашены. Галстук у тебя есть? А то могу свой дать, японский.
Шурка мне еще пуловер одолжил, так что я прилично выглядел. Васька Буров костюм свой вынул — не знаю уж, на кого там шили: в плечах тесно, зато через штанины по Ваське можно протащить. Серега ему посоветовал хоть галстука не надевать, а то он со своей бороденкой совсем будет чучело.
И отчего-то мы даже волновались слегка, хотя, спрашивается, чего мы там не видели в «дедовой» каютке? Пошли к нему — как на медкомиссию. «Дед» перед нами извинился, что вынужден принять нас без пиджака, костюм у него маслом заляпан, а в кителе — это как-то слишком официально. Мы набились тесно на диване и на «дедовой» койке. А за нами еще Ванька Обод увязался, тихий, как тень. Спросил робко:
— Меня-то примете? Я тоже не порожним пришел. — Вынул из пальто поллитру.
— Входи, беглец несчастный, — сказал «дед». — Как, примем его?
Приняли мы беглеца, только пальто предложили скинуть и шапку. «Дед» показал на столик:
— Прошу, славяне.
Но закуси было — тарелка с ветчиной и хлеб на газетке. Шурка вскочил:
— Сейчас пойду кандея раскулачу.
Возвратился с немалой добычей — в одной руке полведра компота, в другой, на локте, два круга колбасы, на пальцах кружки, под мышками — по буханке белого.
— Хоть шаром покати на камбузе. Все кореши-иностранцы подъели, а ужин кандей не варил, кум у него обнаружился на «Молодом».
Васька Буров сказал:
— Вон как. В первый раз кандей с вахты сбежал, а трагедия. Но простим кандею, бичи.
Простили мы кандею. «Дед» понюхал ведро и спросил:
— Из-под чего ведерко?
— Из-под угля, — сказал Шурка. — Да я помыл его.
— Ох, кашалоты, — «дед» засмеялся, — как вас только море терпит.
"Маркони" разлил по кружкам коньяк, первую протянул Ваньке Ободу. Ванька ее взял осторожно:
— Почему ж это мне сначала?
— А первый тост — за вернувшихся, — сказал «дед». — Пока что ты у нас вернулся, беглец. Мы еще нет. Ванька пошмыгал носом, вздохнул:
— Я, ребята, не беглец. Я узел хотел развязать семейный.
— Топориком? — «Маркони» нам подмигнул.
— Да, если б застал. — Ванька опять вздохнул. — Втемяшилось чего-то… А кто у меня есть, кроме нее? Развяжешь, а сам — сиротой вроде останешься.
— Не остался бы, — сказал "маркони", — уже твоей Кларе отбито, что ты возвращаешься. Между прочим, полтинник с тебя за радиограмму.
Ванька совсем расстроился. Поглядел в свою кружку и сказал глухо:
— Вы меня простите, ребята. Вы, можно сказать, герои, а я кто?
— Не кайся, — сказал Серега. — Такие же мы, как и ты.
"Дед" поднял кружку.
— Поплыли, славяне?
Мы «сплавали» и вернулись. Возвращение наше отметили колбасой и запили компотом, из тех же кружек.
"Маркони" стал рассказывать, как было на банкете, какую там Граков речь толкал и как он припомнил радиограмму шотландцев, где они благодарили всех, кто пытался их спасти, просили передать приветы близким. Все это он в вахтенном журнале утром прочел и запомнил же слово в слово. И как все начали шуметь — зачем он это зачитывает, а он еще спрашивал: "Что же вы, дорогие гости, не надеялись на советских моряков? У нас ведь так — сам погибай, а товарища… ну, и зарубежного товарища тоже — выручай". И как ему кеп-шотландец отвечал, что он благодарит русских моряков и надеется, что ему никогда больше не придется посылать такие радиограммы господину Гракову.