Александр Грин - Бунт на корабле «Альцест»

Александр Грин

Бунт на корабле «Альцест»

— Замечали ли вы что-нибудь раньше? Были ли таинственные разговоры? Дерзости, неповиновение? И вообще, черт возьми, как это могло случиться под самым у нас носом?

— Увы, капитан, — ответил его помощник Фекан, — этот сброд, как вы знаете, был нанят в Багашойо всего две недели назад. Я никого не виню. Надо было воспользоваться хорошим ветром, белых не подвернулось; это я понимаю. Мы все торопились.

— Клянусь экватором, — сказал капитан, — говорите короче: валяли они дурака или нет?

— Нет. Все шло хорошо.

— Было, как я уже рассказал, — перебил боцман, держа зубами конец бинта, которым он спешно обматывал раненную ножом руку. — Они взбесились, сошли с ума; у них какой-то непонятный нам замысел. Когда я стоял у трюма, Самбо сделал вид, что скатывает брезент, очутился у моих ног, дернул меня за щиколотку, и я грохнулся затылком о палубу, но защитился этой рукой. Вы знаете их ножи. От скуки они точат их каждый день. Не так больно, но лезвие скользнуло насквозь. Мне не забыть выражение его лица, когда я оглушал его кулаком. В то время, спасаясь от четырех, стрелявших по нем, как в зайца, промчался Фекан, — вы были в каюте…

— Да, пасьянс вышел, — вставил капитан, — и вышел бы еще раз, как взлетели вы с посиневшими физиономиями. Когда были скрадены ружья?

— По-видимому, сегодня ночью, во время моей вахты. — Фекан тяжело дышал, след произведенных неграми в него выстрелов еще не скрылся из глаз, горевших тяжелым страхом. — Исчез и ящик с патронами. Счастье, что они плохо стреляют, иначе я не стоял бы теперь в этой каюте.

Все трое пристально смотрели друг на друга, с силой совершенного непонимания, вызванного внезапным наступлением отчаянной борьбы.

Капитан посмотрел на дверь, к которой был придвинут тяжелый стол, и стал слушать. Сверху доносился топот перебегающих негров; он стих; прозвучал крик, перемешался с ответными восклицаниями; затем в неясном шуме этом наметилось что-то согласное и решительное.

— Идут сюда, — сказал Стерс, — капитан. Идет один. Ну, сейчас все узнаем. Фекан, не ухмыляйтесь над моими пасьянсами, они помогают иметь нужные мысли; катите этот бочонок.

Боцман вопросительно оглянулся, затем, поняв, о чем говорит Стерс, схватил широкими своими ладонями дубовый бочонок, вместительностью пятнадцать галлонов, стоявший у койки Стерса в виде ночного столика, и переставил его поблизости двери.

— Он пустой, — сказал боцман.

— Хорошо, хорошо; ставь против замочной скважины; вот так. К тому же бочонок этот не пуст, это — пороховой бочонок. — И Стерс подмигнул. — Но я не собираюсь взорвать судно, нет. Однако мы разведем такую негритянскую дипломатию, что о ней долго будут говорить на восточном и западном берегах.

Фекан и боцман не поняли Стерса, но скоро им предстояло понять все, и они вынесли это драматическое испытание с невозмутимостью наемных свидетелей.

На столе, приставленном к двери, лежали два револьвера. Услышав быстрое дыхание негра, спустившегося по трапу к двери и остановившегося, стали прислушиваться. Стерс взял револьвер и отодвинул стол так, что, баррикадируя дверь, позволял теперь видеть в замочную скважину часть каюты с бочонком посередине ее.

— О, о! — вскричал негр, услышав возню, — музунгу. Стерс! Стерс слышит. Он здесь. Это я, Самбо, посланный говорить.

— Говори, негодяй, — сказал Стерс. — Что вы хотите делать?

— Вы погибли, умрете. — Негр сделал паузу с расчетом ошеломить. — У вас нет воды и еды, а ружья у нас.

— Да вы украли их.

— Пусть будет — украли. Вас — четыре…

Здесь осажденные оглянулись, не понимая, о ком четвертом говорит Самбо, однако он скоро еще более изумил их.

— Все — четверо, — вкрадчиво и грозно продолжал негр, — и один из вас — женщина, значит, вас не четыре, а три… Нас десять и еще шесть. Вот сколько нас и восемь ружей.

— Подумаешь, — процедил Стерс.

— Ты будешь думать, музунгу. Я уже думал. Все решено нами.

Тут Фекан и боцман не выдержали.

— Что за околесицу несет черномазый, — вскричал Фекан, — о какой женщине он болтает. Вы понимаете, Стерс?

— Кое-что, но смутно. Дадим ему высказаться. Продолжай, багашойская обезьяна, и моли бога, если я терпеливо выслушаю тебя.

Негр за дверью презрительно фыркнул.

— Самбо не боится, — сказал он угрюмо. — Самбо говорит, музунгу — слушай. Никто не тронет вас, если сядете в шлюпку и поедете к берегу. Мы дадим запасов. Но вы оставите нам белую красивую женщину, которую музунгу Стерс прячет в своей каюте.

— Ни слова, ни слова! — заорал Стерс Фекану, пытавшемуся разразиться ехидной бранью полнейшего недоумения. — Представьте все одному мне! Продолжай, Самбо!

Негр, помолчав, шумно и тяжело вздохнул. Мрачно заговорил он теперь, с злобным воодушевлением человека, делающего последнюю ставку.

— Музунгу Стерс, я видел ее на прошлой неделе, когда выносил мыть твою койку. Она стояла в углу. Ты там спрятал ее… и я не мог смотреть на все долго, потому что ты выгнал меня. Но Самбо видел, он хочет теперь белую женщину. Ее лицо прекрасно, оно розовое и белое, как цветок олеандра. Ее волосы цвета солнца, а глаза подобны чистому вечернему небу. Ее грудь белая, и жирная, и красивая. Самбо любит белую женщину. Он раз видел ее, но, увидев, рассказал остальным, и они, как и я, хотят владеть этой женщиной, красоту которой тебе не удалось спрятать от глаз Самбо. Отдай ее нам и уезжай с музунгу Феканом, боцман тоже может уехать с вами, хотя он больно дерется. Вот все Самбо сказал.

Еще никогда Стерсу не приходилось попадать в такой сложный тупик неожиданных и странных эмоций, подобных этому казусу. Фекан с удивлением видел, что Стерс покраснел. Что поразило негров? Какое могучее впечатление разрушило их покорность? Но некогда было размышлять; сдавив смех, который при иных обстоятельствах мог бы стать полуобморочным, сумасшедшим хохотом, Стерс пошел к цели прямо и резко.

— Самбо, — сурово сказал он, — ты дурак. Белые женщины не уходят к неграм и не живут в их вонючих корзинах. Это сказано навсегда. Смотри в скважину. Я покажу тебе кое-что интересное.

— В скважину застрелить Самбо? — насмешливо спросил негр. — Ох, Самбо хитер.

— Нагнись, я стрелять не буду; клянусь спасением души матери моей.

— Музунгу верить?

— Как себе.

— Хорошо. Самбо глядит.

Стерс приблизил глаз к скважине: вдруг ее светлый крючок погас, словно с наружной стороны скважину прикрыли черной бумагой. Затем она снова стала прозрачной, и наконец, блестящий глаз чернокожего появился в ее очерке, разглядывая каюту.